Андрей Франц - Путь на Хризокерас

— Ах, вот как?! — раздражение и ярость на этот раз окончательно разнесли в щепки плотину королевской сдержанности, и рыкающий бас вновь сотряс залы и коридоры замка. — Пока я рисковал своей жизнью во славу Христа, Филипп ускользнул в Европу, чтобы коварно украсть мои владения! Если бы не его злой умысел, вынудивший меня вернуться, я бы еще семь лет назад очистил Святую Землю!

А потом, когда я был в заточении, он сговорился, чтобы меня продержали там как можно дольше, дабы успеть похитить мои земли! Вор! Вор и клятвопреступник!!! Если бы он оставил в покое мою державу, мне не нужно было бы возвращаться сюда! Вся земля Сирии была бы уже очищена от язычников! Стон Иерусалима — на его совести!!! Убирайтесь прочь! Прочь, я вам говорю! Иначе вы пожалеете, что вообще родились на свет!!!

Позднее, вспоминая о гневе, охватившем его в этот момент, Ричард не раз задавался вопросом об его истоках. Что-то и в самом деле изменилось в нем после возвращения из плена, он чувствовал это. Вот только что? Была ли его ярость на несчастного епископа Бове, на короля Филиппа, на аквитанских мятежников вызвана лишь тем, что они восстали против его власти? Задавая себе этот вопрос, король с удивлением отмечал, что нет, дело вовсе не в этом.

И ранее случалось тому или иному сеньору восстать против власти короля. Но всегда он, Ричард, воспринимал такое восстание с пониманием, как естественное и в какой-то мере даже должное. В самом деле, разве не является делом долга и чести любого благородного сеньора всеми силами и средствами пытаться расширить границы своих владений? Является! Да он, Ричард, и сам такой. Поэтому ранее, поражая восставшего сеньора, он делал это с улыбкой на устах. Не забывая протянуть руку, дабы помочь поверженному подняться после понесенного поражения.

Так что же изменилось?

Почему сейчас он воспринимает любой бунт против себя не как извечную игру благородных сеньоров, что написана им на роду, а как тяжкий грех? Который должен быть выкорчеван с корнем, до седьмого колена?

Размышляя обо всем этом, король с немалым удивлением находил, что его новое отношение к любым помехам на своем пути сродни, пожалуй, чувствам крестьянина. Крестьянина, выращивающего фруктовый сад и свирепо уничтожающего всех зайцев и сусликов, что обгрызают у деревьев кору, подгрызают корневища и тем самым губят их, сводя на нет многолетние труды садовника.

Он, Ричард, ведь и сейчас готов с легкой душой простить любое восстание против себя лично. Скажем, оскорбительные и насмешливые песенки, вроде тех, что пишет иной раз старина Бертран, сейчас не трогают его, как будто соскальзывая без следа по некой волшебной броне. Но все, что мешает возведению того огромного и прекрасного здания великой империи, которому он посвятил всю оставшуюся у него жизнь — сколько бы ее ни осталось — вот это все вызывало у него теперь неистовую ярость и желание выжечь помеху дотла.

Впрочем, это понимание придет к королю чуть позже.

Сейчас же, не в силах более сдерживать душившую его ярость, Ричард вскочил с кресла. Его гнев требовал действий! Едва владея собой, король выбрал все же самый безобидный способ выпустить его на свободу. Сделав несколько гигантских шагов, он пинком распахнул створки дверей и пошел по галерее, куда глаза глядят, стремясь хотя бы быстрыми шагами затушить бушующее в груди пламя. Вот один из переходов привел его в тупик, заканчивающийся высокой, изящной резьбы, дверью. Взявшись за ручку, король рванул ее на себя и остановился на пороге, всматриваясь в сумрак, едва разгоняемый светом из крохотного оконца и канделябром на полтора десятка свечей…

— А, господа колдуны, — после довольно продолжительной паузы произнес венценосец и шагнул внутрь.

За время созерцания трапезничающих чужеземцев глаза его перестали метать молнии, ноздри раздуваться, а грудь вздыматься, как после быстрого бега.

— И то верно. Где еще и быть колдунам, как не в библиотеке? И как вам книжное собрание виконта?

— Вевикоепно! — не прекращая жевать, отозвался господин Гольдберг. — Если бы не долг верности моему господину, я бы, пожалуй, поселился здесь навсегда. Редчайшие рукописи, о многих из которых я только слышал, но даже не мечтал подержать их в руках!

— Не желаете присоединиться к нашей небольшой пирушке? — проявил гостеприимство господин Дрон. — Еды и питья нам натащили на пятерых, так что ваша помощь была бы очень кстати.

— Почему бы и нет, — не чинясь, согласился Ричард, и тут же впился зубами в ухваченную из корзины закопченную половинку курицы. Благодарно кивнул на поданную господином Дроном кружку вина, но в разговор вступать не спешил. Его мысли явно бродили где-то не здесь, и мысли эти были не из веселых.

Последнее обстоятельство не укрылось от внимания господина Гольдберга. И, то ли подкрученный в Шатору гормональный обмен, то ли перегретые долгой работой мозги тому причиной, то ли просто обычно присущая почтенному историку самоуверенность, но его понесло пооткровенничать. И ладно бы о своем, так — нет! Евгений Викторович решил обсудить, ни много ни мало — королевские дела.

— Не будет ли с моей стороны неучтивостью поинтересоваться, — довольно стройно начал он, несмотря на прилично уже отпитый кувшин с порто, — кого ваше величество так страстно желает видеть сейчас висящим на доброй веревке, привязанной к крепкому дубовому суку? — Широко открытые глаза историка взирали на короля с таким искренним вниманием и каким-то детским интересом, что тот не нашел в себе сил возмутиться.

— Полагаю, его преосвященство, кардинал Петр Капуанский смотрелся бы в пеньковом воротнике очень и очень выигрышно, — в том историку ответил Ричард, слегка даже улыбнувшись.

— О, давайте я угадаю, чем его преосвященство вызвал ваш гнев, мессир!

Послезнание, перемешанное с парами доброго алкоголя, образовало в груди историка воистину гремучую смесь, коя так и рвалась наружу, дабы осчастливить удивительными откровениями — если уж и не все человечество, то хотя бы сидящих вокруг столь приятных и симпатичных во всех отношениях собутыльников.

— Он наверняка просил за епископа Бове, ик…

— Об этом вам тоже поведали звезды? — иронично осведомился Ричард, неприятно удивленный осведомленностью своего нетрезвого собеседника.

— О, мессир, ик… совершенно напрасно недооценивает могущество небесных светил!

— Значит, звезды… И что же еще интересного поведали они в ваших высокоученых занятиях?

Господин Дрон, вполне резонно опасавшийся, что беседа захмелевшего историка и явно чем-то раздосадованного короля может принять совершенно неприятный оборот, решил взять инициативу в свои руки.