Илона Эндрюс - Альфагенез

Его палец проследовал по очертанию вены на ее шее, вызывая мурашки по коже. Она пожелала, чтобы он этого не делал.

— А если не в шею, то куда?

— Хорошо бы подошла рука.

— А можешь удовлетвориться… обойтись рукой?

— Еще чего. Чем дольше мы ждем, тем болезненней это будет для тебя.

Его тело было горячим в отличие от ее тела, его тепло просачивалось в нее. Теперь его запах окутывал ее полностью. Ее голова закружилась.

— Это оно, — подсказал он. — Расслабься и не напрягайся.

— Мне страшно, — сказала она ему.

— Прости.

Подоплека насилия, проникающего во все, что он говорил, слегка утихла.

— Что произойдет после твоей подпитки?

— Ты уйдешь в аут. Это как отдать кровь, за исключением куда больших неприятностей. От моего яда твое тело будет в состоянии шока. Если ты выживешь, то станешь пригодной для подпиток.

— Я могу умереть?

— Да.

— Все просто становится лучше и лучше.

— Жизнь такая сука.

Комната поползла.

— Я ведь не сплю, да?

— Если это твой сон, то тебя серьезно трахнуло.

— Да кто ты… все вы такие?

— Ты задаешь слишком много вопросов.

Он оттянулся от нее, повернул ее руку к себе и укусил прямо за мягкую плоть выше локтя. Пронзительная боль прошлась по Карине. В ответ ее тело напряглось, но его руки прижали ее так, что она едва могла дышать.

Больно. Опять. И опять. Но хуже чем боль было ужасное ощущение его обгладывающих зубов и колючего тепла, которое извивало свой путь вверх по руке. Оно распространялось на плечо и развеивалось за пределы, изъявляя претензию на ее тело. Она хотела освободиться и удрать, но Лукас держал ее в тисках.

— Обещай мне, что ты обеспечишь безопасность моей дочери, если я умру.

Он не ответил.

— Обещай мне.

— Обещаю, — произнес он.

Карина позволила себе утонуть в мучительной боли. Постепенно облегченной устойчивой болью. Ее конечности расслабились. Она попыталась думать о чем-то другом, о чем угодно, об Эмили, об их безопасной квартирке, о том, чтобы быть в другом месте, где-то далеко-далеко. Но реальность отказывалась отступать. Так и лежала Карина там, и ждала завершения этого, все ее тело отчетливо гудело от необычной боли, пока головокружение не вычеркнуло весь мир, и она не ускользнула в провал.

Лукас понюхал тонкую шею Карины. Ее лихорадило. Не слишком уж и плохо. Она была здоровой. И чистой. Анализ крови из головного дома не показал аномалий, за исключением отравления. Все было как у «доноров». Эластичность; устойчивость к большинству болезней.

И твердо стоящая на своем. Не казалось, что она бы сломалась, но он видел достаточно людей, которые ломались под тяжестью переходного периода, чтобы позволить ускользнуть охране. А затем, была ее дочь. Дети все усложняли.

Она просто легла тут и позволила ему напитаться.

Его первого «донора», Роберта Майлдера, для подпиток приходилось накачивать успокоительным средством. После него была Галатея. Ему приходилось связывать ее. Каждый раз. Она обижалась на свою роль, питая отвращение к тому, чтобы быть сдерживаемой. Презирала его, и все же тянула к себе в постель. А когда они трахались, она совершенно истощала его так, что он чувствовал блаженную пустоту, как если бы излил в нее не только свое семя, но и свою боль. Она принимала все и упивалась этим, наслаждаясь имеющейся в ее руках властью над ним. Он не был дураком. Он знал, что она была движима местью, но возвращался к ней опять и опять, с идиотской жаждой отравленного источника.

А теперь у него была Карина.

Успокоительный холод распространился по его венам, смягчая прошивающую иглами боль, которой всегда у него кололо впоследствии его трансформации из атакующей формы. Забавно. На инъекциях он выдержал шесть лет, выдергивая себя через каждую парочку дней, но успокоить боль синтетическим гормонам не удавалось. Они ухитрялись притупить ее, и все же боль грызла еще, и еще, пока он не стал убежденным в том, что она окончательно размолотит его до состояния ничтожества. Тело Карины едва имело шанс ответить на его яд, но все же, даже эта маленькая доза гормонов принесла ему облегчение. А он чуть уж было не забыл, как же это, когда без боли.

Лукас вдыхал ее запах. Воспоминание о погоне по мотелю пронеслось в танце у него в сознании. Ему захотелось опять за нею погнаться. Он почувствовал опьянение.

Он приспустил узкую бретельку топика с плеча Карины, обнажая ее левую грудь. Больше, полнее, мягче, чем ожидал. Он вообразил, как скользит его рука по этому холму, разглаживая пальцем сосок. Он представил, как в ответ ее тело будет сжиматься и как на ощупь, наперекор его пальцам, сосок будет выпрямляться.

Он скользнул пальцами под пояс ее джинсов, оттянул его и взглянул на белый треугольник трусиков. Его член до боли испытал вожделение. Ему захотелось оседлать Карину и вонзиться в ее нутро.

Так что же его останавливало?

Лукас скользнул рукой выше, к слегка округлому животику, ласково придержавшись и пытаясь распутать вопрос. Если бы Лукас связал Карину, еще перед подпиткой от нее, то уже бы вставил ей, в этом-то был он уверен.

Доверие, понял он. Она сдержала обещание со своей стороны сделки. И это дорогого ей стоило. К концу она заплакала, когда ускользнула ее хватка над своим сознательным и тихие слезы оставили влажные следы на ее щеках. Завтра ее рука воспалится как ад. При условии, что не повысится жар и не убьет яд, в ее будущем могло быть завтра. Ему хотелось, чтобы она жила, но он уже сделал все, что мог, чтобы ей помочь.

Подпитка далась Карине ценой больших усилий, но она лежала тут и позволяла ему делать его дело, как и обещала, и надеялась, что он сдержит свою заключительную часть уговора. А соглашение не содержало в себе никакого права трахать ее. Она кристально ясно дала это понять.

Он с усилием натащил топик назад на место, прикрыв Карину, и притянул ее к себе, скользя по ней рукой. Она была его. Она будет избавлять его от боли, а он будет защищать ее в ответ. Таков был договор.

Карина проснулась в пустой комнате. Яркий утренний свет проливался через открытое окно, прорисовывая желтый прямоугольник на деревянном полу. Из вытяжки донеслась едкая вонь подгоревшего бекона.

«Эмили», — забеспокоилась Карина.

Она попыталась высвободиться из постели, но чуть не упала. В голове поплыло. Медленно, очень медленно она соскользнула с кровати и приняла вертикальное положение. Ее горло так пересохло, что аж болело. На стоящем у кровати столике, возле бинокля, находился полный стакан воды с гласящим «Выпей это» желтым стикером. Она практически смогла услышать рычание Лукаса.

Воспоминание об его гложущих зубах ее покоробило, что повлекло за собой пробуждение тошноты. Карина склонилась, хватаясь за ночной столик для того, чтобы удержать равновесие, и увидела наложенную на руку прямоугольную полоску. Она рванула бандаж, что послало толчок боли по конечности. Пластырь остался приклеенным. Карина сильней потянула, пытаясь его содрать, как если бы вместе с ним могла потерять и воспоминание о Лукасе. Она поборолась с ним несколько секунд, боль заколотила вверх по бицепсу горячими колючими взрывами, и оторвала его, наконец, высвободившись.