Александр Зорич - Пути Звезднорожденных

– И тогда?.. – иронично осведомился Элиен, помахивая Когтем Хуммера, чтобы оценить его вес и балансировку.

– И тогда мы соберемся втроем. Ты, я и Шет окс Лагин. Все трое. И положим начало какой-нибудь новой песне.

– Не исключено, что именно так все и будет, – сказал Элиен и занес Коготь Хуммера.

Все, что успел сделать Октанг Урайн перед тем, как его голова и шея перестали представлять собой единое целое, так это одобрительно кивнуть.

В то утро Элиен, свел Вольного Города Орин, проспал неожиданно долго – почти до полудня.

Солнце стояло высоко, во дворе азартно вздорили ирвамессы. Ругались, потрясали оружием и взывали к духам предков. В чем заключалась суть спора, понять было сложно Но Элиен знал: рано или поздно все окончится миром. Разумеется, уже после того, как спорщики вдосталь почешут друг о друга кулаки.

«Гаэт, должно быть, уже ждет меня в библиотеке!»

Элиен вскочил с постели.

Его вычищенное платье было разложено слугой на коротконогом столике у кровати. Но Элиен помедлил с одеванием. Что-то жгло кожу под левым соском. Какая-то свежая ранка.

«Комар, что ли, укусил?»

То был знак долгой смерти, нанесенный на его тело девятнадцать лет назад, когда он находился в плену у смегов. По иронии судьбы, тогда его собирались казнить люди той же крови, которые сейчас называли его гиазиром-свелом.

Элиен отлично помнил тот день. Два крепких и сухих старика вырезали на его коже ре-тарские буквы, смывая кровь грязной губкой. У смегов было в обычае наносить на тело врага назначенный ему приговор. Да только этот приговор так и не привели в исполнение: подоспели варанцы, избавив Элиена от двухдневной пытки, плавно уводящей обезумевшую душу в небытие.

Знак долгой смерти – это всего лишь татуировка. И над ней тоже властвует всесильное время. С каждым днем знак тускнел и становился все менее заметным…

Но теперь…

«Сыть Хуммерова!»

Теперь татуировка горела, словно ее буквы были врезаны в плоть инкрустацией из раскаленного железа. Элиен ощупал знак пальцами. Кожа вокруг него была горячей, воспаленной.

Он подошел к бронзовому зеркалу – самому большому бронзовому зеркалу, когда-либо отлитому в Орине, и присмотрелся.

Из зеркала на него, как и положено, глядело его собственное отражение.

Но только Элиен из бронзового зеркала был уже одет и подпоясан мечом. В левой руке он держал внушительный фолиант.

Элиен застыл в нерешительности. Знак долгой смерти зудел все сильнее.

«Кажется, не помешает заклинание, предшествующее переходу в мир Обращений и Изменений?» – подумал Элиен. Его правая ладонь невольно накрыла татуировку.

Отражение и не подумало повторить его жест.

Элиен вздохнул. Похоже, его жизнь действительно подошла к концу. И ему остается лишь довериться течению той силы, что неодолимо влечет его вперед, туда, в бронзовое «ничто», откуда улыбается ему другой свел этого же самого Вольного Города.

Остается только шагнуть вперед и прикоснуться к поверхности зеркала. Когда он заказывал его мастерам, то, конечно, не думал о том, что когда-нибудь…

…Дверь в библиотеку распахнулась. На пороге стоял Элиен со страховидным фолиантом в руках.

Гаэт, глотая сладкие библиотечные зевки, сидела у окна с потрепанным томом харренских сладкопевцев.

– Прости меня, милая, я спал слишком долго, – сказал Элиен, виновато улыбнувшись жене.

– Что это у тебя? – поинтересовалась Гаэт, разумея, конечно же, фолиант. – Что-то новенькое?

– Я назвал это «Исход Времен». Если позволишь, я расскажу тебе о нем несколько позже,

Элиен сел рядом с женой. Сердце его бешено колотилось, а на кончике языка застыли неуместные слова нежности. Ведь, все-таки, он не видел свою жену целую Вечность!

– Скажи хоть о чем?

– Что-то вроде невероятной истории Синего Алустрала и Сармонтазары, – брякнул Элиен и поцеловал Гаэт за ушком. – Интересное, но совершенно бесполезное чтение.

Элай шустро взбежал по лестнице, ведущей в библиотеку, где, по уверениям слуг, его родители предавались декламации дивной северной поэзии.

Пожалуй, Элай впервые преодолевал эту лестницу, глотая ступени словно нерадивый школьник – слова иноземного гимна. Обычно он тащился по ней в обществе наставника с энтузиазмом перегруженного поклажей мула.

У приоткрытой двери Элай замер. Нет, он не собирался подслушивать разговор родителей, он лишь хотел отдышаться и поправить платье.

Элиен и Гаэт сидели рядком на лавке и, вместо того, чтобы тихо листать заплесневелые тома всяких-разных классиков, предавались оживленной болтовне. Впрочем, за ними это водилось и раньше.

– …и девушки связывают себе колени шелковым поясом, перед тем как принять яд, – низкий бас отца.

– Я не совсем поняла, зачем? По-моему, колени – это последнее, о чем думает девушка перед тем как принять смерть, – мягкое сопрано матери.

– Это малоприятная подробность, – объяснял Элиен. – Смерть от синего аконита – тяжелая смерть. Оттого-то она в таком почете в Синем Алустрале. Там считают, что чем тяжелее смерть – тем легче посмертие. Отравиться змеиным ядом может даже ребенок. А вот несчастный, принявший синий аконит, бьется в судорогах, истекает зловонными жидкостями, а на губах у него выступает голубая пена. Невозможно владеть собой после того, как ты проглотил зернышко этого яда. Невозможно, разумеется, и принять достойную умершего позу. Девушки выходят из положения, связывая себе колени. Сколь бы ни были жестоки судороги, а ноги все равно останутся плотно сведенными. И вид у покойницы целомудренный и благообразный……

– Странные люди в этом Синем Алустрале, – задумчиво произнесла Гаэт.

– И не говори, – согласился с женой Элиен.

В этот момент Элай наступил на скрипучую половицу.

Значит, таиться больше нельзя. Элай нарочито громко постучал в приоткрытую дверь.

– Войдите! – потребовал Элиен.

В отличие от Элая, он знал, слишком хорошо знал, что будет дальше.

Элай очень старался казаться сдержанным. Всю дорогу до дому он только и делал, что обдумывал рассказ, подбирая наиболее впечатляющие риторические фигуры. И все равно, повесть о бездарной ловле бешеных в осеннюю пору налимов, гибели Вады и собственном спасении вышла короткой и сбивчивой.

«Эх, неблагодарный это труд – выкидывать из песен слова!» – подумал Элай.

А ведь поневоле ему пришлось заниматься именно этим. И хотя он утаил от родителей сущие пустяки, и отец, и мать, кажется, умудрились почувствовать фальшь.

«Уж больно отец хмурится…»

Затем Элиен донимал Элая вопросами, а Гаэт охала и ахала, воздавая хвалу судьбе, которая сберегла от напасти их единственного сына.