Андрей Лукин - Хозяин таёжного неба

Эти двое прошли мимо Степана, буркнули Полыне что-то приветственное и уселись за стол.

Стёпку это даже как-то обидело. Его не замечали, будто его здесь и не было вовсе. А зачем тогда звали? Презрение своё выразить? Указать демону его место, сиди, мол, и очереди дожидайся, она у тебя последняя? Ну так фиг вам! И он хотел встать и выйти. И у него ничего не получилось: ни встать, ни выйти. Даже рукой двинуть не получилось. Он от удивления не сразу сообразил, что его заколдовали. Взяли и заколдовали, не спросясь, каким-то таким специальным незаметным заклинанием, от которого он мог сидеть смотреть и слышать всё, что происходит вокруг, но не мог ни встать, ни даже двинуть рукой или ногой. Он не испугался (он твёрдо был убеждён, что ничего плохого они ему сделать не смогут, потому что он не весь), а просто разозлился немного на себя и подумал, что впредь ему надо быть поосторожней, а то раз за разом попадает по собственной глупости и доверчивости в разные ловушки, из которых потом приходится как-то освобождаться.

Он попробовал пошевелить сначала рукой, потом пальцами ног, потом хотя бы языком. Шевелился только язык. Да ещё глаза ворочались. А всё остальное было словно чужое и ни в какую не желало подчиняться своему законному хозяину. «Попался, — вертелось в голове. — Опять попался. Но я вам, гадам, всё равно покажу. Не знаю как, но покажу».

А гнусная троица тем временем продолжала заниматься своими делами, спокойно, лениво, никуда не торопясь и ничего, похоже, не опасаясь. Неприметный весич выложил на стол из мешка бутыль, ломаную краюшку пшеничного хлеба, черемшу, сало, вывалил в миску холодное варёное мясо, и они принялись обстоятельно закусывать, то и дело прикладываясь к бутыли. Полыня не пил, только жевал мясо, отрезая небольшие кусочки ножом и аккуратно приглаживая длинные усы сгибом большого пальца.

И пошёл у этих троих разговор наполовину непонятный, то и дело прерываемый дурацким курлыканьем. Но Стёпка всё равно слушал самым внимательным образом, потому что кое-что понять можно было. Эти трое разговаривали при нём, ничуть не беспокоясь, что он их слышит, они полагали, кажется, что он уже не опасен, что никуда от них уже не денется, и поэтому ему можно сейчас хоть все тайны выболтать.

— …заупрямится он, помяни моё слово. Мелок да прыток не по годам… шурум-барум… Есть у нас чем его угомонить… да и в болото опосля, чтобы не выполз подлёныш… шурлун-мурлун… от выжатого ни пользы ни навара. Да не боись, не боись, не бывало такого, чтобы за демона ответ держать. Никто за ним не явится… хафыр-шафыр… Шибко он князю нужон, коли при всёх слово дал…чуфру-буфру… Не всякому княжьему слову верить следует… шушур-хуфшур… На чародеев таёжных бы… мол, из Летописного зараза ползёт… хрушуш-фрушуш… Навряд ли поверит кто… Да и оркимаги… шухшу-мухшу… Напрасно они этакое затеяли… кеш-мекеш… Затеяли-то верно, да мы их опередим… То-то крику будет опосля… хахоры-махоры… Поперву разговорить его надобно… Лишь бы место указал, а энто и без языка сделать можно… турхас-мархас…

Из всего этого более чем странного разговора Стёпка крепко уяснил только одно: ничего хорошего эти гады ему не уготовили и, останься он у них, печальный конец ему железно гарантирован — или в болоте утопят или просто задавят втихомолку после того, как он сделает что-то позарез им необходимое.

Странно вела себя эта троица. Стёпка никак не мог уразуметь, зачем они тогда его сюда заманили, если сидят, болтают о чём-то, на него почти не смотрят, никуда не торопятся, и не похоже даже, что они собираются что-то сейчас с ним делать. Однако вскоре всё разъяснилось. Хриплоголосый повернулся, искоса посмотрел на Стёпку мутным глазом и, спросил сквозь непрожёванное мясо:

— Как его выносить-то будем? Не ровён час вурдалаки углядят.

— Темна дождёмся и через двор огородами вынесем, — пояснил Полыня. — В темне-то глаза отвести легче. А чародеев в корчме нынче нет, я же вам не кеш-балан. Турды? Увезём на княжью заимку, там его никто не сыщет. Дело верное.

Вот оно что! Вот они почему никуда не торопятся. Темноты ждут. Верно говорят, что все чёрные дела по ночам творятся.

— А демон-то мелок больно, — прохрипел худой весич, макая в соль пучок черемши. — И как ты его, Полын Сквирятич, углядел? По мне дык — малец неприметный. Я бы никогда в ём сполнителя не признал, хоть ты мне его под нос поставь.

— Ухватка здесь потребна, — сухо отозвался Полыня. — Я с малых лет с демонами хороводюсь, у меня на них глаз верный.

Стёпка, услышав из уст мага любимую присказку Щепли, чуть не хмыкнул во весь голос, да заклинание помешало. Полыня, словно услышав, запнулся, повёл головой, затем продолжил, заметно тише:

— Он как глянул тогда в замке — меня ровно стужей насквозь проморозило. Ажно сердце в груди спотыкнулося. За малым на людях не обеспамятел.

Ну надо же, удивился Стёпка, не только мне тогда поплохело, оказывается, и колдуну мой взгляд не понравился. Как говорит Ванькина мать, мелочь, а приятно.

— И всё одно, жидковат демонок, — пренебрежительно заметил хриплоголосый. — Хлипок и зелен. Ни чутья в ём, ни мяса. Зашёл, ровно телок в живодёрню, и силка обложного не приметил. На кой он тебе этакий-то?

— Нам от него не чутьё потребно и не мясо. Мы, поди, не людоеды, чтобы мясо его глодать, — усмехнулся Полыня. — Он нам поначалу курлы-бурлы… а посля мы его шурум-бурум…

Вот так. Самого главного Стёпка и не понял. Хотя, если откровенно, чего там не понять-то? Всё ясно. То, что сначала он им курлы-бурлы — это вряд ли, а вот что они его после точно постараются шурум-бурум — в этом сомневаться не приходилось. Оставалось только сделать так, чтобы этот шурум-бурум им самим боком вышел. Но об этом Стёпка решил подумать чуть попозже, а пока ему интересно было, вдруг эти разговорчивые гады ещё что-нибудь важное ненароком выболтают.

Хриплоголосый подошёл к Стёпке, небрежно вытер сальные пальцы о полу своего заношенного кафтана, потом по-хозяйски ухватил Стёпку за щеки, помял ему нос, даже чуть в рот не залез вонючими немытыми пальцами, зубы посмотреть хотел, что ли. Стёпку от такого наглого и бесцеремонного обращения чуть не вывернуло. А особенно от того, что руки у этого гада были грязные и от них пахло чем-то сальным и прогорклым пополам с черемшой. Стёпка сжал онемевшие губы, чтобы не пустить чужие пальцы в рот (хорошо, что они его послушались, губы-то), но голову отклонить ему не удалось, голова была чужая, чугунная и неподвижная. Хриплоголосый больно ткнул ему напоследок в лоб твёрдой костяшкой и пренебрежительно хмыкнул:

— И откель, поведайте мне, в энтом полумерке этакая сила взялася? Поглядеть поближе — тьфу! — высклизень сопливый, а мужичков Щепотиных до судорог перепугал… Али Щепота лукавит?