Дарья Зарубина - Избранники Смерти

Рад бы к Землице на постой, да грехи не пускают.

Иларий дождался, пока смолкнут голоса, нырнул во тьму, где мелькнул белый платок, и появился снова через малое время, таща на себе безвольное тело. Могло показаться, манус помогает крепко подгулявшему приятелю добраться до дома, да только повернули друзья не в сторону городских застроек, а к реке.

Бяла шумела во тьме, веяла прохладой темная вода. Ветер, словно перебравший гуляка, трепал ветви и камыш, хлопали ладонями волны по мокрым круглым задницам прибрежных валунов. Разве расслышишь в такую ночь тихий плеск, влажный шорох?

Иларий, ежась от холода, собрал по берегу камней поувесистей, наполнил плотно подвязанную поясом рубаху лежащего на земле мертвеца, набил в штанины и замотал низ веревками. Из-за пазухи мертвого показался белый краешек — вышитый платочек, девичий. Иларий покачал головой. Забыл в суматохе Тадеуш — и ко благу. Пусть идет прошлое ко дну. А то воротится — и все плохо придется.

Он затолкал платочек мертвому в рукав, чтоб не выплыл как-нибудь по течению, не выдал места речной могилы. С усилием столкнул отяжелевшее тело в воду.

Прошлое плеснуло и ушло во тьму.

Иларий повернулся, чтобы пойти к молодому князю. Тадек, верно, изводится, не увидел ли кто, как манус выносит мертвого. Но ноги отказались повиноваться. Иларий сел, опустил руки в остывающий песок. Он приятно холодил горевшие огнем шрамы.

Манус прислушался к себе. Снова в один день лишился он огромной части своего прошлого. Погибла от радужного ока глупая Каська, решил свою судьбу безумный Якуб. Ведь он любил их, жалел… когда-то.

Казалось, гулкая влажная тьма с берега Бялы переселилась и в душу мануса. Пусто, холодно. Если и чувствовал он что, то только облегчение — не нужно больше бояться, что дознается Каська, кто убил ее мужа, что признается перед народом в отцеубийстве, примется виноватиться Якуб, что узнает об Иларии Чернец. Что случится беда.

Все случилось. Случилось страшнее, чем ждал он, чем думал. Случилось и обошлось, оставив только пустоту и облегчение. Словно вместе с камнями с берега положил за пазуху мертвому Иларий и камни со своей Души.

«Седьмицу-другую побуду при Тадеке, присмотрю, а там — пропади все пропадом. Поеду искать Агнешку», — пообещал себе Иларий, поднимаясь с песка. Бранясь, отряхнул влажный песок с сапог.

Не отпускало странное чувство. Даже для него, истиннорожденного сильного мага, странное. Словно бродит где-то рядом грозовая туча, зреет, а дождем никак не разразится.

Болюсь поежился, отошел подальше от входа на ледник. Когда в своем убежище работал князь, подземелье не казалось таким жутким. Холод и запах смерти словно таились на леднике, опасаясь князя. Теперь, когда здесь остались только старый Болюсь и Конрад, улучивший свой час, страх тянул к слугам князя длинные ледяные щупальца, напоминая о боли и страдании, которыми здесь, казалось, пропитаны были все стены.

Конрад сердито собирал в корзинку склянки, оставленные Владиславом. Под вечер прискакал от Яснинок мальчишка, сказал: в поле у большого валуна, куда повела деревенская колдунья рожать какую-то бабу, открылась топь. Колдунью приломало, бабу вытащили. И с ней, и с ребенком все хорошо, только напугалась сильно, а колдунью всю переломало — мертвая лежит. Да только око не закрылось. Так и смотрит. Маги к нему не идут — кому охота попасться. Мертворожденные не знают, что делать. Последнее поле неубранное стоит. На силос.

— Ждали, думали, закроется, а оно все светит и светит, светит и светит, — бормотал мальчик, пока Болюсь вел его на кухню, усаживал на скамью. Старик сказал ему лишь пару слов — петля легла легко, мальчик успокоился, принялся есть. Болеслав прокручивал в голове, приготовляя к действию привычное свое оружье — слова, думая, как скажет князю, что, едва вернувшись, должен господин отправляться в поля. Но Конрад, осмелевший без хозяйской руки, отчего-то решил, что они справятся сами. Благо князь оставил довольно склянок со смесью, закрывающей радужный глаз топи.

Болюсю ехать не хотелось. Бродило, перекатывалось внутри, в кишках, предчувствие дальней беды. С трудом удерживался словник, чтобы не заглянуть под полог будущего, да боялся тратить силы — вдруг понадобятся, если прихватит Конрада око, потащит к себе. Стар был уже Болеслав, колдовал-то так же легко, как в юности, да силы прибывали не так скоро.

Книжник и словник вышли на крыльцо, у которого уже ждал возок. Конрад полез на место рядом с возницей, держа на коленях драгоценную корзинку, оставив Болюсю почетное право трястись сзади.

Словник, кряхтя, полез в возок. Откуда взялась девчонка, один ветер ведает. Подскочила, схватила старого словника за руку, затрещала:

— Дедушка, помните меня? Вы ведь в Бялое едете? Землицей и ее благостью умоляю, возьмите с собой. Собиралась долго, другой возок и уехал. А как матушка-княгиня передумает…

Болюсь хотел оттолкнуть ее руку, ответить, что ни в какое Бялое они не поедут, хватает там народу и без них, но не успел. Закрутило, поволокло в серую хмарь грядущего. Полопались, рассеялись нити настоящего, и сквозь замершее мгновение глянуло на словника белое лицо с черными провалами глаз. Лицо ли? Голая кость, обнаженные в мертвой улыбке зубы. Череп скрипнул челюстями, отвалил нижнюю, и из пустого безъязыкого рта вырвался дикий хохот. Мертвец сгреб в охапку болтливую девчонку, прижался острыми зубами к ее пухлым губкам, и она подалась ему навстречу, словно любовнику, обвила руками за шею. Хохот. Дикий хохот мертвеца заполнил голову словника, слезы брызнули у старика из глаз, язык, распухший в одно мгновение, не уместившись во рту, вывалился.

— Дедушка! Люди добрые! — заголосила где-то рядом девчонка. Словник видел ее, словно через воду, словно он лежал на дне реки, над ним плыли облетевшие с березы первые желтые листья, а над ними, над самой водой, склонилось лицо перепуганной девчонки, звавшей на помощь.

— Не… езди… — выдавил хрипло Болеслав. — В Бяло… не… езди. Смерть… Лицо… белое…

Девушку оттолкнули. Над Болюсем навис Конрад, приложил ко лбу словника свою книгу, по ней, слепя старика, побежали ручейки силы. От книги пахло копченым салом, свежим хлебом и медом.

Болюсь прикрыл глаза, позволяя заклятью Конрада вытащить себя из ледяной пучины видения. Какое-то время он уже мог дышать и без боли открыть глаза. Оказалось, что он лежит на земле под колесами возка. Конрад сидел возле, одной рукой прижимая к себе корзинку со склянками, другой — книжку. Вид у него был утомленный. Едва ли Конрад годен был ближайший час к тому, чтобы закрыть хоть что-то, кроме опустевшего горшка с кашей.

— Смотри-ка, Игор, кто тут у нас отдыхает. Что, батюшка-словник, сам притомился и книжника моего уморил? — раздался внезапно над головами магов знакомый голос Чернского господина. Владислав, в запыленном коричневом плаще, спрыгнул с козел. Игор, пошатываясь, сполз с воза, на котором лежал под темным покрывалом какой-то ком.