Дарья Зарубина - Избранники Смерти

Кроткая, дышала Повольна лекарке в руку, касалась теплыми губами, выпрашивая угощение. И тотчас вспоминался Агнешке красавец Вражко, а следом и черноволосый его хозяин. И сжималось все внутри, и рука сжималась, стискивала поводья. А осенний лес шептал на тысячи ладов, утешал, баюкал, подсовывал, как бережливый торговец, из-под полы, поздние соцветья и редкие корешки.

Каково же было удивление Агнешки, когда, кроме лошадки, дали ей в помощь мальчишку, а потом и девку, которой приказано было переворачивать сушащиеся травы, пока госпожа Ханна в услужении у княгини или в лесу. А после того как Игор увидел ее несущей за плечами мешок влажного тяжелого мха, внезапно обнаружилось, что одному из дружинников, рослому палочнику Петру, дела больше не стало и вовсе не в тягость ему сходить с госпожой словницей в лес и донести до терема ее ношу.

«Словница-то наша, верно, в шелку станет ходить».

«Уж из прислуги — сама прислугою командует. Не иначе хорошая ведьма, раз самого князя приворожила».

«И не страшно ей. Сегодня дружинника прислал, а завтра этот дружинник ей голову с плеч срежет, а князь самолично голову эту на Страстную стену прибьет…»

Не поняла Агнешка, кто это сказал. Бабы прыснули прочь, словно тараканы, а шепот, завистливый, злой, все звучал в ушах, пока не перекрыл его шум колотящегося сердца.

В сердцах и сказала она князю, что не надо ей такой милости.

А Владислав только снова расхохотался и прочь пошел. Ответом не удостоил. Оставил стоять столбом с горящими от гнева, стыда и смущения щеками посреди светелки, увешанной пучками трав. И не успела Агнешка оправиться, явился князев великан и положил ей на постель ворох высушенного крестоцвета. С умом высушенного, без спешки. Самого сильного, в июльском цвету.

— Князь велел тебе передать. Для княгини и прочего, — буркнул закраец из-под завесы лунных волос и вышел.

От такого дара Агнешка, не будь дура, не отказалась. Сильнее июльского крестоцвета ничего среди трав нет.

Дар этот хранила она в сундуке под постелью, в холщовом мешочке, во тьме. И тратила с умом. Кто знает, сколько понадобится по весне, чтобы наследнику без беды на свет появиться.

Эльжбета Чернская не любила ее, но терпела. Словно от мухи отмахивалась, но смотреть себя позволяла. Завсегда над Агнешкой при осмотре стояла старая княгиня, не спускала глаз с лекарки. Да Агнешке то было не в новинку. Скоро поняла княгиня, что дело свое словница Ханна знает, в лекарстве разумеет, и коршуном кружить перестала. Только спрашивала, все ли хорошо с ее доченькой и дитятей.

Тяжелее всего поначалу приходилось Агнешке держать каждый раз ответ перед князем о том, как чувствует себя его супружница. Под прямым насмешливым взглядом серых глаз Чернца трудно было удержать подбородок высоко. С тяжелым сердцем думала Агнешка, что вот-вот скроются под снегом дороги и запечатает ее снег в одном доме с Чернским волком.

«Да мало ли волков тебя гнали, — подсказал внутри хитрый голосок. — Вилами тыкали, собаками травили, а жива лисичка. Двум смертям, сама знаешь, не бывать, а ты уж умирала да воскресла. Забилась лисичка в тепло, самый курятник, так ешь впрок и береги бок».

Она так и делала. Все, чем кормили, подбирала дочиста, не жеманясь перед дворовыми. Радовалась всякому дню, теплу на дворе в хороший день, теплу в тереме — при студеной погоде. От работы никогда не отказывалась, какой бы низкой и гадкой та ни была. Врачевала слуг вровень с господами и скоро стала в тереме вовсе своей.

Казалось, черный ком прошлого, что давил и мучил ее с самого бегства Илария, стал медленно распускаться, позволив снова дышать. Печать смерти словно бы начала блекнуть, разгладилась, стала исчезать с чела темная тень пережитой боли. Образ Илария, черные его кудри и израненные ладони, все меньше приходил во сне, напоминая о манусе и о том, как едва не поменял тот свою силу на жизнь лесной травницы.

Пожалуй, спроси кто Агнешку, каково ей в Черне, она сказала бы, что довольна всем. Даже счастлива. Впервые было ей так покойно и хорошо после смерти матушки.

А стоило кому-то недобро посмотреть на нее, тотчас вырастали словно из-под земли рослый Петр, мрачный великан Игор или толстяк Конрад: «Матушка словница, князь Владислав Радомирович отчета желает, как здоровье княгини».

Будучи не в духе, князь слушал, не проронив ни слова. Порой и не глядел в ее сторону. Только кивал да, махнув рукой, отсылал прочь. Бывало, днями не было его видно, все в тереме знали, что господин не покидал покоев.

А после возвращался он весел. Смеялся и насмешничал, задирал по-мальчишечьи тещу, на слуг смотрел с довольным прищуром. А особо сметливых и расторопных хвалил, мог потребовать, чтоб старый Гжесь, бывший у него в советниках, но не в друзьях, выдал тому, кого он похвалил, отрез ткани на новую рубаху.

И придумать теперь не могла Агнешка, как это казался он ей стариком. Словно день ото дня, веселея, молодел Чернец — ожидание ли наследника так его омолодило или какое-колдовство потаенное, зимнее, холодному серому Небу, а не Землице сродное, Агнешке гадать было недосуг. Да только нет-нет да закрадывалась мыслишка: что, если придумал князь, как извести топь дочиста, на корню, как дурную сорную траву?

Да только помалкивал князь и все больше времени проводил не в своих тайных покоях, а со слугами.

А под первый снег и вовсе пришла Владиславу охота слушать сказки.

На беду сказками Чернская земля богата не была. Зазывали певцов. Но когда очередной болтун вновь и вновь перепевал старые россказни, что знал и сам князь, тот гневался и отсылал, хорошо наградив, певца прочь. Чтоб успел найти себе на зиму другой приют.

А как лег снег, дошел черед и до домашних.

— А что, словница Ханна, — подозвал князь и ее. — Ты ведь у нас из дальних краев. Почитай поморка. Сказок вашего Водного Бжега много ли знаешь?

Сперва Агнешка думала ответить, что ничего не помнит, но мальчишка-слуга, что должен был отправиться ко князю после нее, так трясся, ожидая своей очереди, так стучал зубами, что она пожалела парня.

Сказок Агнешка знала превеликое множество. Матушка была из зажиточной золотничьей семьи, где на зиму всегда оставляли несколько сказителей не только из Срединных княжеств, но и из мест вовсе диких. Разве что из самого Закрая никого не было. Боялись звать, девчонка в доме молоденькая.

Памятью о тех золотых годах матушка и жила, много сказок припоминала и сказывала.

— Знаю сказки. Про что тебе сказать, княже?

— Про Землицу скажи. — Взгляд Владислава стал острым. Агнешка невольно отшатнулась. Не от скуки спрашивал князь. А вдруг приведут ее сказки на Страстную стену…

Но обратной дороги уж нет.

— Про Землицу-то которую?