Макс Фрай - Гнезда Химер

– Извини, зверюга, ты хорошая свинка, просто Гулливер из меня хреновый: нервы ни к черту! – виновато сказал я вслед удаляющемуся меньшему брату и почувствовал себя законченным идиотом.

Некоторое время я неподвижно сидел на месте, изо всех сил стараясь задержать дыхание, глотать смрадный воздух как можно реже: это казалось мне единственной возможностью выжить.

– Овётганна, – тихо сказал я, подняв глаза к небу. На сей раз я твердо знал, что прошу о помощи – неведомо кого, сам не понимая, какого рода помощь мне требуется… Просто жизнь уже очень давно не казалась мне настолько невыносимой. Даже когда я сходил с ума от отчаяния в замке Таонкрахта, я проделывал это с комфортом: в мягкой постели, вдыхая свежий воздух из открытого окна. Да уж, теперь Альтаон представлялся мне почти райским уголком!

Небеса, конечно, не разверзлись, и на горизонте не появилась прекрасная шхуна под белоснежными парусами, чтобы забрать меня, любимого, с кормы грязного пиратского суденышка, но мне стало немного легче, что правда то правда. Я почувствовал себя, как осужденный, которому только что сообщили, что казнь – нет, не отменяется, но откладывается на неопределенный срок…

Через какое-то время воздух, который мне все-таки приходилось вдыхать, посвежел: подул прохладный морской ветер и унес изрядную часть сырных ароматов.

Я огляделся и обнаружил, что берег остался довольно далеко. Сделав это открытие, я покосился на небо и с величайшим облегчением увидел там знакомые маленькие солнышки. Нормальные небесные светила, и не беда, что целых три вместо одного, такие пустяки меня уже давно не смущали. Кошмарное желтое Лабысло осталось сторожить страмослябское побережье, и это была хорошая новость.

Пираты по-прежнему сновали мимо, с простодушным любопытством поглядывали на меня. Слова «Маггот», «етидрёный хряп» и «ибьтую мэмэ» щедрым потоком изливались на мою бедную голову. Я молил небо об одном: чтобы мне не пришлось общаться с ними более плотно. Нервы у меня всегда были ни к черту, а уж сейчас – и подавно, и я прекрасно понимал, что могу взорваться по самому пустячному поводу. А любой из страмослябов мог бы шутя раздавить меня одной левой: уж очень они были здоровенные дяди!

Впрочем, человеком-невидимкой я так и не стал, поэтому рассчитывать на то, что мне удастся уклоняться от общения десять дней кряду, не приходилось. Оставалось только молить судьбу об отсрочке. Отсрочку я действительно получил, но ненадолго.

– Куляймо хряпа, Маггот! – с энтузиазмом предложил мне Плюхай Яйцедубович, когда солнце стояло в зените.

Гном, по-прежнему сидевший на его плече, тут же неразборчиво загундосил. Мне показалось, что он ругается.

Некоторое время капитан рассматривал мою ошалевшую рожу, потом до него дошло, что я ничего не понимаю, и он сделал характерный жест, словно поднес ко рту невидимую ложку.

– Хряпа, дурбыцло! – добродушно пояснил он.

– Хряпа так хряпа! – согласился я, поднимаясь на ноги.

Есть мне совершенно не хотелось. Но отказ разделить трапезу с пиратами вполне мог привести к дипломатическому конфликту.

– Ибьтую мэмэ, етидрёный хряп! Куляймо! – обрадовался капитан.

Обед был подан в носовой части судна. Сервировка поражала несказанной простотой. Собственно говоря, там стояло огромное корыто, до краев наполненное кусками мяса и овощей. Каждый участник мероприятия просто брал из корыта первый попавшийся кусок, клал его в рот и тянулся за новым, поэтому у корыта создалась давка. Тут же крутились лже-свиньи, возбужденные до крайности. К ним относились с пониманием и пропускали к корыту вне очереди.

Я окончательно понял, что есть мне не хочется, но капитан настойчиво подтолкнул меня к корыту и терпеливо, словно имел дело с несмышленым младенцем, повторил: «Хряпа!» Яобреченно вздохнул, достал из-за пояса разбойничий нож иподцепил кусок неизвестного овоща. К моему удивлению, он оказался чертовски вкусным, как авокадо в хорошем итальянском салате, так что я сам не заметил, как потянулся за добавкой. Пираты вежливо расступились: очевидно, я пользовался такими же особыми привилегиями, как и лже-свиньи.

Страмослябы уважительно рассматривали мой нож. Комментарии сводились к многочисленным вариациям на тему «ибьтую мэмэ». Ничего принципиально нового я не услышал, пока капитан авторитетно не заявил: «Хур морговый», – кажется, он удивил не только меня, но и своих подчиненных…

В финале рядом с пищевым корытом появилось еще одно, поменьше, наполненное мутной жидкостью, запах которой не оставлял никаких сомнений: граждане пираты собирались гулять, не дожидаясь вечера. Они проворно набросились на выпивку, с энтузиазмом размахивая огромными кружками, больше похожими на ночные горшки. Я воспользовался случаем и незаметно удалился обратно на корму.

«Сейчас они напьются, – мрачно размышлял я, – и пойдет веселье, могу себе представить! И куда мне теперь деваться? В море прыгать? Или на мачту лезть – так, что ли?!»

Удивительно, но эта дикая идея не вызвала у меня никакого внутреннего протеста. Странно, если учесть, что я до судорог в лодыжках боюсь высоты.

Наконец я задремал: усталость, солнцепек и полный желудок сделали свое дело. Я спал, и мне снилось, что я осуществил свою идиотскую идею: полез на мачту и устроился там, на рее, как канарейка на жердочке. Голова не кружилась от высоты: все-таки иногда во сне мы становимся удивительно бесстрашными! Морской воздух был неописуемо свежим, а на сердце у меня не оставалось ни единого камня. Я знал, что все будет хорошо. Или даже уже стало хорошо, а я, дурак, не заметил…

А потом я проснулся и обнаружил себя сидящим на тоненькой рее, между небом и землей, между облаками и свиньями, между солнечными дисками и широко распахнутой пастью изумленного Плюхая Яйцедубовича.

Я вцепился в мачту и изготовился заорать дурным голосом, но вместо этого судорожно сглотнул горькую от ужаса слюну и взял себя в руки.

Проанализировав свои ощущения, я сперва решил, что все еще сплю. Прежде всего, у меня не было никаких затруднений с тем, чтобы сохранять равновесие. Мое тело чувствовало себя спокойно и уверенно, словно тоненькая рея была разобранным на ночь диваном. Я не испытывал ни малейшего неудобства от сидения на узкой деревяшке. Можно подумать, что земное притяжение вдруг утратило власть над моими потрохами. Голова не кружилась, страха высоты больше не было, и только на окраинах сознания метались панические мысли о том, что надо бы испугаться. Я поспешно прогнал их прочь: пугаться сейчас было смертельно опасно, поскольку…

Ну да, к этому моменту я был вынужден признать, что все происходит наяву. Обожаю закрывать глаза на очевидные факты, но это хитроумное искусство никогда мне не давалось.