Оливер Джонсон - Светоносец (сборник)

— Я так и сделаю, клянусь, так как знаю, какое горе принес он в мир: на моего учителя, Манихея, пало проклятие только за то, что он использовал его, — ответил Уртред. — Но давай подумаем о более приятных вещах. — Он указал на восток. — Смотри, скоро рассвет. — Небо постепенно светлело.

Таласса посмотрел на черно-фиолетовое небо над ними, где еще светили звезды. Одна звезда, на юго-западе, сверкала особенно ярко; ночь еще не кончилась, было темно и звезды светили, несмотря на сияние садящейся луны, висевшей низко над деревьями, и розовый блеск солнца, восходящего над восточным горизонтом.

Ее взгляд был странно спокойным; лицо сияло в умирающем свете луны, и Уртред в очередной раз почувствовал странную двойственность. С одной стороны она была тем, кого пророчества называли Светоносицей. С другой — человеком, из плоти и крови, и к тому же прекрасной женщиной.

Крик разбудил его так внезапно, что он на какое-то время забыл все, что было ночью. Зато сейчас вспомнил все. После того, как она прижалась к его пледу, он не осмеливался ни двигаться ни говорить, но тут услышал ее голос, который еле слышно прошептал его имя прямо в ухо, и почувствовал, как ее волосы кольнули его в шею. Потом он ощутил тепло ее тела, прижавшегося к его спине, и только тут он осмелился медленно повернуться и взглянуть на ее бледное прекрасное лицо, освещенное светом звезд, и на лагерь, спокойно спящий за ними.

— Мне холодно, — прошептала она, и через белый плащ, надетый на нее, Уртред увидел ее дрожащие плечи. Он немедленно сбросил перчатки вместе с упряжью. Не говоря ни слова, он схватил одной искалеченной рукой плед, а другой расстегнул его пошире. Он скользнула к нему, и он накинул плед ей на спину. Она прильнула к его груди. Он почувствовал, как тепло их тел объединилось под пледом, его сердце билось все быстрее и быстрее. Но он все еще не мог сказать ни слова. Наконец она подняла голову. — Сними маску, — прошептала она. Потом, наверно почувствовав его недовольство, добавила, — Я хочу видеть твое лицо под звездами.

Он заколебался, сердце заледенело. — Что это значит? — спросил он, но она прижала палец к его губам, чувственно и, в то же самое время, требуя тишины. Как загипнотизированный, он медленно распустил завязки, которыми маска крепилась к кожаной рамке, одновременно спрашивая себя, не спит ли он, и, как она просила, хотя и заколебавшись на мгновение, резко откинул маску в сторону.

Он сжал свои лишенные век глаза, как если бы надеялся, что закрыв их, не даст ей увидеть свое лицо. Но тут же почувствовал, как ее ладони исследуют грубые рубцы шрамов, пересекавших его лицо, то место, где были уши, и голову, на которой начали отрастать волосы.

— Ты исцеляешься, — сказала она. Уртред не ответил, но знал, что это правда. Он сам чувствовал это. Он открыл глаза и увидел ее губы, так близкие к нему, ощутил нежный шелест ее дыхания, играющего на его рту, и вдохнул его, как если бы это дыхание было для него лечебным бальзамом. Запах ее дыхания…на что он похож? На запах полуоткрытого цветка пустыни. Его мысль метнулась в прошлое, в Храм Сутис, в то первое мгновение искушения. Как он ругал себя за то, что попался на обман самой обыкновенной шлюхи. Как он сражался с ее обаянием, ее красотой. Красота — ничто, мелочь, только начало ужаса, который последует за ней, ужаса, который он едва ли в состоянии вынести. Ужас, ужас того, чем он не в силах управлять: что-то чуждое, и тем не менее необходимое и желательное, и даже, быть может, сокровище, которое можно получить только отдав в замен свою душу. Впрочем, свою душу он уже потерял. Она только что всосала ее, как суккуб всасывает последнее дыхание любви, когда ее язычок раздвинул его губы и погрузился глубоко-глубоко, вплоть до бьющейся розы сердца.

И пока Уртред лежал на грубой циновке, одна половина его знала, что он должен отступить от пропасти. А другая половина хотела упасть, глубоко в темноту этого рта, этих таких близких губ… и, не сознавая, что делает, он подвинулся на дюйм и прижался своими ужасными искромсанными губами к ее, мягким и нежным. Он почувствовал, как арка ее губ напряглась, потянулась к нему. Одна его половина сухо зафиксировала далекий поцелуй, очень далекий от страшной пародии, которая была его телом, и еще успела удивиться, как Таласса вообще могла поцеловать такое; зато другая половина сознания, которая была здесь, ушла в тело, растворилась в нем, он подался вперед и обнаружил, что его руки уже обнимают ее спину, касаются груди и бедер, что под своим плащом она совершенно голая, а ее тело такое мягкое и нежное. Атлас, он слышал, как мужчины называли так женское тело, но это был не атлас, это была плоть, та самая плоть, которая ему была нужна, такая непохожая на любую материю, нужна было сердце, которое билось внутри и кровь, которая оживляла ее.

Она потянула его к себе, шепча какие-то слова. Его далекая половина спросила: разве она не шептала эти слова другим, сотням и тысячам, в храме, когда ложилась с ними в постель? Но его близкая часть даже не услышала голос сомнения, как если бы считала, что, входя в нее, он войдет в лоно земли и соединится с основой самой жизни. Он перекатился к ней, по его жилам пробежал огонь, достиг сердца и устремился в пах, и он почувствовала, как она открылась ему, он оказался внутри нее, а потом он опять, как и много раз раньше, затерялся в темноте, забывая в момент самоуничтожения все запреты своей веры.

Сейчас, когда он глядел на нее в свете приближающегося рассвета, все это казалось мечтой, сном, чем-то нереальным и призрачным. Но тут Таласса повернулась к нему, и тут же безжизненная холодная богиня исчезла, она слегка улыбнулась, и в свете близкого рассвета он увидел искры в ее глазах, как если бы ее рот и губы светились тайным огнем, который был виден только ему. Вот теперь он точно знал, что это был не сон.

Он слишком долго глядел на нее. Джайал еще был здесь: на его лице было заметно напряжение — быть может напряжение боли, или страха перед тем будущим, о котором он говорил, и которое с нетерпением ожидали Уртред с Талассой, но только не он? Уже давно голос Двойника уничтожал любые вновь обретенные желания, так что они зачахли на корню. Помнил ли Джайал тайный взгляд Талассы, которым она очень давно, в Тралле, посмотрела на Уртреда? И был ли тот тайный взгляд тайной для того, кто сам когда-то любил ее?

Все это время Гарадас и его люди стояли на расстоянии, с беспокойством глядя на то, что происходил между Уртредом и Джайалом. Но сейчас Таласса кивнула старосте, показывая, что все в порядке.

Гарадас немедленно пролаял несколько приказов. За последние несколько месяцев дисциплина в отряде восстановилась. Сорок горцев вместе с ним прошли через Лорн. И каждый знал, что он должен делать. В то же мгновение люди заторопились, бросились выполнять приказы: разжигать потухшие за ночь костры и наполнять большие кастрюли снегом из огромных сугробов, лежавших между деревьями. Остальные начали кормить сильных горных собак, которые тащили их сани от Сломанных Вязов. Лай псов мог бы разбудить даже мертвого, высунутые розовые языки выглядели почти непристойными на фоне густого белого меха.