Александр Михайловский - Храм Вечного Огня [СИ]

Итак, сегодня ночью Елизавета Дмитриевна должна будет доставить меня, Гретхен, отца Александра и Кобру на загородную виллу ее отца, где он обычно ночует. Ну, неуютно человеку в городском доме, прямо под боком у херра Тойфелля и это для него лучшая из всех возможных характеристик.

Тот же день. около полуночи. Родовое загородное поместье де Мезьеров.

Великий госпитальер Нового Тевтонского ордена Густав де Мезьер.

Великий госпитальер Нового Тевтонского Ордена Густав де Мезьер сидел в домашнем халате и, не шевелясь, смотрел в огонь камина. Кружка с глинтвейном, забытая на каминной полке, давно бурлила ароматным паром, но он этого не замечал. С момента известия о том, что кавалерийская часть, в которой проходила стажировку его единственная законная дочь Гретхен, была полностью уничтожена в пограничной стычке, у него не было ни единого спокойного дня.

Сперва, после крупного скандала с битьем посуды и истерикой, ушла к херру Тойфелю его законная жена Марта, в девичестве фон Штиглиц. Просто женщина поднялась вечером к себе в комнату, а утром обнаружилось, что она заколола на домашнем алтаре своим персональным именным кинжалом, который ей был положен как знатной тевтонской даме, своих двух служанок – горничную и камеристку, после чего недрогнувшей рукой вонзила кинжал себе в сердце. И повод для скандала был какой-то пустяковый – фрау Марту возмутило, что после известия о гибели их дочери ее супруг не прекратил спать со служанками. А с кем ему еще спать, ведь сама фрау Марта фактически с самого рождения дочери наотрез отказывала мужу в близости.

Потом начались смутные слухи о взбунтовавшемся пехотном полке, а Великий Магистр издал инициированное самим херром Тойфелем распоряжение, что если раненый или больной тевтон не в состоянии полностью выздороветь за десять дней, то он подлежит немедленному принесению в жертву на полковом алтаре. Потом этот срок сократили до недели, потом до трех дней. Со всех концов Тевтонии в Адольфбург везли жертвенных овечек и гнали рабов и сервов, которые сразу же по прибытии немедленно шли в жертву херру Тойфелю. Густав де Мезьер чувствовал, что еще немного, и эта кровавая лихорадка сперва захватит небоеспособную часть тевтонского общества – стариков, детей и женщин, а потом неизбежно сожрет взрослых боеспособных мужчин, основу тевтонского общества.

Херр Тойфель, напуганный неизвестной смертным угрозой, явно собирался закрывать проект «Тевтония», уничтожив при этом на алтарях всех тевтонов – и это было очевидно для Густава де Мезьера с той же четкостью, как то, что вода мокрая, а огонь, если сунуть в него руку, обжигает. Из залога силы и власти для тех, кто считал себя расой господ, херр Тойфель превратился в величайшую угрозу, и Великий Госпитальер не знал, как ее предотвратить.

Внизу, во дворе, залаял пес. Старый Ганс был любимцем Гретхен, не признавая никого, кроме его девочки… и де Мезьер с тоской подумал, что собаку, если она станет совсем неуправляемой, скорее всего, придется усыплять… Впрочем, еще неизвестно, сколько времени и как придется прожить ему самому. Потом лай оборвался, и вместо него раздалось ласковое повизгивание, как будто Ганс все же встретил свою любимую хозяйку и теперь изливал ей всю свою собачью любовь. Но этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Хоть тело его Гретхен и не было найдено в том ущелье, где злобные демоны в клочья разметали отряд тевтонских кавалеристов, но большая часть трупов была объедена хищниками, а некоторые из них найдены в сотнях метрах от основной схватки. Тело Гретхен могла сожрать гигантская хищная свинья, или гиенодонт, или утащить король здешнего неба – огромный кондор с четырехметровым размахом крыльев. Единственно, что не могло случиться – это то, что демоны оставили ее в живых, и теперь она вернулась обратно в отцовский дом…

Встав с кресла, Густав потянулся за висящей на стене узкой обоюдоострой эспадой в простых деревянных ножнах, обтянутых красной тисненой кожей, и замер, услышав в тишине голоса на главной лестнице дома. Один голос, тихий и почтительный, принадлежал их старому дворецкому Филиппу, другим голосом, властным и звонким, явно говорила его дочь, или по крайне мере ее призрак. У де Мезьера волосы зашевелились на голове, когда он услышал за стеной по коридору шаги людей, направлявшихся к его кабинету. Так не ходят просители, так не ходят гости – так уверенно и властно могут идти только люди, осознающие, что за ними стоит несокрушимая сила, из-за чего все, что они выскажут, будет выслушано со склоненной головой.

Сорвав со стены эспаду, Густав де Мезьер торопливо обнажил оружие и застыл вполоборота к двери, готовясь подороже продать свою жизнь. Сердце колотилось, во рту отчаянно пересохло, ведь все-таки этот почти уже пятидесятилетний человек по меркам этого мира был немолод и давно уже находился не в лучшей физической форме. Одновременно кольцо, которое находилось на указательном пальце его правой руки, начало жечь кожу и распространять вокруг себя приступы сильной дергающей боли, из-за чего меч в этой руке заходил ходуном. Де Мезьеру даже показалось, что из-за двери пробивается призрачное бело-голубое сияние, а кольцо на его пальце, с которым он давно сжился и перестал замечать, заходится в беззвучном крике отчаяния.

Дверь скрипнула и в нее тихо проскользнул призрак его дочери, от ног до самой шеи закованный в странные серо-зеленые доспехи. В левой руке призрак держал такой же серо-зеленый шлем с прозрачным забралом*. Хоть у той, что вошла в дверь, и было лицо Гретхен, но это была не его дочь – по-подростковому стеснительная, голенастая и неуклюжая. В комнату вошла совсем другая женщина – уверенная в себе, гибкая, ловкая и очень сильная.

Примечание авторов: * комплект доспехов со штурмоносца штурм-капитана Волконской, облегченный за счет отсутствия внешнего бронирования высшей защиты.

Было видно, что совсем недавно эта женщина приобрела нового господина своей души, и теперь в полумраке вокруг ее головы светился призрачный бело-голубой ореол. Густав де Мезьер сделал неуклюжий выпад, стараясь поразить призрак не только острием меча, но и, как его когда-то учили черные жрецы, еще и заключенной в кольцо силой херра Тойфеля, но результат получился откровенно нулевой. Во-первых, херр Тойфель сам боялся того малого, что уже вошло, и еще сильнее – того очень большого, просто огромного, что еще не вошло. Во-вторых, из-за дергающей боли, распространившейся уже на всю руку, удар получился совершенно никакой, острие бессильно скользнуло по пластинам доспеха, даже их не оцарапав. Де Мезьер приготовился нанести повторный удар, и тут призрак, который, собственно, оказался не призраком, воскликнул голосом его дочери: