Рэйда Линн - Волчье время

Олрис не знал, что думают об этом случае король и его приближенные, но Нэйд при одном лишь упоминании о Ролане мгновенно делался мрачнее тучи, да и большинство гвардейцев из его отряда выглядели ненамного лучше. Создавалось впечатление, что после взятия повстанцами Авариттэна до них неожиданно дошло, что в Марахэне слишком много пленных айзелвитов. Было очевидно, что, если прямо сейчас казнить хромого кузнеца, то в глазах большинства жителей крепости он будет выглядеть героем, который погиб за Истинного короля. Лишить Ролана ореола мученика и героя можно было только одним способом — заставить его сдаться и вернуться к исполнению своих обязанностей.

Несколько последних дней Ролан содержался под стражей. В кухне перешептывались, что Мясник из Бреге отдал Ролана своим гвардейцам. Это было правдой — Нэйд пообещал награду первому, кто сумеет сломать упрямство Ролана, и некоторые гвардейцы отнеслись к этому поручению с азартом. Олрис сам слышал, как в казармах заключались довольно серьезные пари на то, кто сможет выбить из хромого кузнеца согласие работать. К счастью, Дакрис не выказывал никакого желания принять участие в этих «забавах».

Интгритт продолжала смотреть на него горячечно сверкавшими глазами, и Олрис нехотя ответил:

— Допустим, знаю. Ну и что?..

— В каком смысле «что»? Тебя это совсем не трогает?.. Будешь и дальше таскаться за Дакрисом, размахивать своей железкой и гордиться тем, что через пару-тройку лет станешь таким же, как эти убийцы?

Олрис вздрогнул.

— Тихо! Ты совсем рехнулась, что ли?! Тебя кто-нибудь услышит!

— Пусть услышат, — отрезала Ингритт. — Издеваться над несчастным стариком — это позор. Даже не знаю, что может быть гаже этого… Хотя, если подумать, поступать, как ты, и делать вид, что ничего не происходит, когда совсем рядом убивают человека — это еще хуже.

Олрису показалось, что она его ударила.

— Вот как?! А что сделаешь ты? — выпалил он, не забывая, в то же время, понижать голос до шепота. — Будешь ходить по крепости и верещать, пока тебя не обвинят в сообщничестве с Роланом и не повесят? Думаешь, это ему поможет?!

На одну секунду он увидел в глазах Ингритт выражение растерянности и с мрачным удовлетворением почувствовал, что ему удалось задеть ее по меньшей мере так же сильно, как она задела его самого.

Губы у Ингритт шевельнулись, словно она безуспешно пробовала найти подходящие слова.

— Дело совсем не в этом, — возразила она наконец. — Дело в тебе. Сколько я тебя помню, ты терпеть не мог Рыжебородого и остальных гвардейцев. А теперь ты носишь меч за Дакрисом и чистишь его сапоги, как будто так и надо. И тебе это, похоже, нравится! Ты, вообще-то, отдаешь себе отчет, что выглядишь до отвращения самодовольным? Не могу сказать, о чем ты думал в тот момент, когда я к тебе подошла, но я готова спорить на что хочешь, что уж точно не о Ролане. Не понимаю, как ты можешь заниматься всякой ерундой, пока… пока он там. Он ведь был твоим другом!

Олрис ощутил бессильную досаду. Прежде всего, Ролан вовсе не был его другом, хоть и выделял его среди других мальчишек, ошивающихся на конюшнях. Но сейчас Олрис никак не мог сказать об этом Ингритт, потому что в создавшемся положении это бы выглядело, как предательство.

Ингритт со своей прямолинейностью и ворохом дурацких принципов всегда умела загонять людей в угол. Олрису внезапно захотелось, чтобы они больше никогда не разговаривали.

— Никак не пойму — чего ты вообще от меня хочешь?.. — спросил он со злостью. — Предлагаешь мне устроить для него побег? Или достаточно будет ходить повсюду с постной миной и осуждать других за то, что они ничего не могут сделать — точно так же, как и ты?..

Глаза Ингритт потемнели.

— Какой же ты идиот, — выпалила она и, развернувшись, пошла прочь.

— Нечего возразить — так и скажи! — выкрикнул он ей вслед, но тут же пожалел об этом. Куда лучше было бы вернуться к прерванному делу, чтобы Ингритт, заворачивая за угол, увидела бы, что он уже и думать о ней забыл.

Олрис снова обернулся к покрытому зарубками столбу, но недавнее вдохновение прошло. Сколько он ни старался, он не мог заставить себя думать об Авариттэне и о Криксе. Он пытался вызвать в памяти те картины, которыми упивался всего несколько минут назад, но мысли то и дело возвращались к разговору с Ингритт.

Нет, в самом деле, что она к нему пристала?! Разве это он виноват в том, что случилось с Роланом? В конце концов, этот кузнец отлично знал, на что идет. Значит, он выбрал это добровольно. Единственное, что здесь можно было сделать — это как-то убедить его вернуться к своей работе, но Олрис практически не сомневался в том, что Ролан его не послушает.

Впрочем, сейчас он уже начал смутно понимать, что Ингритт говорила вовсе не о том, чем они могут помочь Ролану. Каждая ее фраза была адресована только ему. Эта мысль внушала странную тревогу, а еще — какую-то тоску. Если послушать Ингритт, получалось так, что служба Дакрису каким-то образом делала Олриса ответственным за то, что сейчас происходит с Роланом. Но это же не так! Дакрис тут совершенно ни при чем, а Олрис и подавно. Не может быть, что бы Игритт на самом деле ожидала от него, что он откажется от всех своих надежд, вернется на конюшню и будет до конца жизни выгребать навоз, лишь бы не оказаться заодно с гвардейцами, которых она назвала убийцами?!

Чем дольше Олрис размышлял об этом, тем сильнее раздражался. Что ни говори, у Ролана всегда были проблемы с головой. Он что, на самом деле думает, что победа или поражение повстанцев зависят от того, откажется ли он ковать оружие для гвинов?.. А если нет — то чего ради так бездарно жертвовать собой?

«Он мог бы этого не делать, — сказал Олрис сам себе. — Почему я, или кто-то еще, должен нести ответственность за его идиотское упрямство?!»

Он атаковал злосчастный столб целой серией стремительных ударов. Что бы ни воображала Ингритт, они ничего не могут сделать. Ни-че-го. А если даже попытаются — то только навредят самим себе, нисколько не облегчив участь Ролана. Самое лучшее, что можно сделать в таком положении — это перестать мучить самого себя и выбросить эту историю из головы.

Последние удары по столбу вышли такими сильными, что теперь запястье отзывалось острой болью на каждое новое движение, но Олрису почему-то не хотелось останавливаться. Он оскалил зубы и ударил по столбу еще сильнее. Воображаемое лицо «дан-Энрикса» мелькнуло перед его глазами, а потом почти сразу же сменилось на лицо Рыжебородого. Олрис удвоил усилия. Теперь рука болела целиком, от кончиков пальцев до плеча, но Олрис чувствовал, что, если он хотя бы на секунду остановится — то его просто разорвет от горя и бессильной ярости. Он продолжал изо всех сил молотить по столбу, и ему чудилось, что после каждого удара ненавистное лицо Рыжебородого как будто рассыпается на тысячи осколков.