Рэйда Линн - Волчье время

Олрис чуть было не возразил, что время и природные законы как раз занимают его очень мало, но вовремя прикусил себе язык. Скажи он что-то в этом роде, Ингритт непременно пожелала бы узнать, почему тогда он выглядел таким взволнованным, и не отстала бы от него, пока он сумел бы сочинить какую-то правдоподобную причину. Когда Ингритт ставила себе какую-нибудь цель, то добивалась ее с удивительным упорством. А Олрис совершенно не хотел ни с кем делиться мыслью, посетившей его несколько минут назад.

Он выбрался из-за стола и подошел к окну, делая вид, что хочет посмотреть на город — но на самом деле ему просто хотелось хотя бы ненадолго остаться наедине с самим собой. Он невидящим взглядом смотрел сквозь удивительно прозрачное стекло на покрытый золотым осенним лесом холм, пронзительную синеву октябрьского неба и белые каменные башни, казавшиеся не настоящими домами, а фигурками, вырезанными из кости, но видел совсем другие вещи: пыльный двор перед конюшней в Марахэне, и мальчишек — он уже не помнил, были это сыновья гвардейцев или дети пленных айзелвитов — которые в то пыльное, жаркое лето без конца дразнили его «бледной молью». Это воспоминание было настолько старым, что Олрис даже не мог сказать, сколько же ему тогда было лет. Но одно он знал наверняка — в то лето его волосы, ставшие с возрастом соломенного цвета, были совсем белыми. Его друзьям это служило поводом для нескончаемых насмешек. Сам же Олрис полагал свой цвет волос серьезным преимуществом. Ни в крепости, ни в трех ближайших деревнях он не встречал ни одного мужчины, с такой же белой головой. Волосы большинства гвиннов были светлыми и рыжими. У некоторых, как у его матери — золотисто-коричневыми, как кожица спелого каштана. И совсем редко — черными, как косы Ингритт. Но уж никак не белыми, как тополиный пух. Олрис часто мечтал о том, как в пиршественный зал, где пьют гвардейцы короля, однажды войдет высокий и сильный мужчина с длинным мечом в узорчатых ножнах. Он откинет капюшон, и волосы у него будут белыми — точь-в-точь такими же, как и у Олриса. А потом он заберет их с матерью к себе, и даже сам Мясник из Брэгге не посмеет возразить, поскольку отец Олриса будет куда сильнее, чем Рыжебородый. Олрис упивался этими мечтами до тех пор, пока однажды сдуру не спросил у матери, похож ли он на своего отца. Он помнил, что сидел на шатком табурете, только что выбравшись из бадьи, которая использовалась для мытья, и она вытирала ему волосы. Когда он задал свой вопрос, мать на секунду замерла. Он ничего не видел из-под полотенца, закрывавшего ему глаза. «Нет, — ровным голосом ответила она. — Ты не него совершенно не похож». Олрис очень расстроился. «А как же мои волосы?.. — с досадой спросил он. — Раз они не похожи на твои, значит, они должны быть такими же, как у него». Но мать сказала, что когда-то в детстве ее волосы тоже казались белыми — а потом они начали темнеть. И тогда Олрис понял, что ошибся. Это был едва ли не единственный раз, когда мать ответила что-то определенное на все его расспросы об отце. Обычно она наотрез отказывалась обсуждать этот вопрос. Это всегда казалось ему странным. В том, как она обходила эту тему, чувствовалась какая-то тайна. Подслушивая разговоры старших, Олрис убедился, что другие знают о его отце ничуть не больше, чем он сам. Когда он размышлял об этом, у него всегда бывало чувство, словно его разрывает на две части. С одной стороны, ему хотелось верить, что у него был отец, которым он бы мог гордиться, и что рано или поздно мать откроет ему эту тайну. Может быть, она не хочет говорить с ним об отце из-за того, что он был пленным айзелвитом. Или вообще лазутчиком Атрейна. В то же время Олрис почти ненавидел самого себя за то, что позволяет себе тешиться подобными фантазиями, и твердил себе, что мать не хочет вспоминать его отца из-за того, что он был кем-то вроде Мясника из Брэгге.

Когда он в первый раз увидел Меченого, и тот стал с необъяснимым интересом расспрашивать его о его детстве, о причинах его ненависти к Нэйду и о множестве других вещей, которые не представляли никакого интереса для чужого человека, Олрис едва не поверил в то, что Меченый — его отец. Потом он обнаружил, что дан-Энрикс слишком молод. Но если «качели времени» действительно существовали, его первая догадка вполне могла оказаться правдой. Да что уж там, она просто должна былабыть правдой. Сердце у Олриса колотилось так, как будто бы он пробежал несколько лэ.

Почему Меченый забрал его к себе? До этого момента он прекрасно обходился без стюарда. Почему он без колебаний соврал Рельни, чтобы выгородить Олриса? И наконец, почему Крикс потратил целый день на то, чтобы найти его в лесу, хотя за ним самим охотились адхары?..

Нет, все это не могло быть просто совпадением.

— Невероятный город, правда?.. — спросила Ингритт, тоже подходя к окну.

— Чего?.. А. Да, — ответил Олрис, наконец-то посмотрев на вид, который открывался из окна. В самую первую секунду его мысли все еще витали слишком далеко, но через несколько секунд он все же осознал, что выбранное Ингритт слово было самым подходящим для такого случая. Вид, открывавшийся с холма, было бы оскорбительно назвать просто «красивым». Он и в самом деле был «невероятным». Существуют вещи, про которые можно сказать «Вот это да!», и вещи, про которые можно сказать только одно — «Не может быть». Раскинувшийся внизу город относился именно к последней категории. Олрис услышал свой собственный восхищенный вздох и прижался лбом к холодному стеклу, как будто бы хотел пройти через него и оказаться там, снаружи. Теперь он понимал, почему Бакко был в таком восторге, побывав на родине дан-Энрикса.

Вспомнив о Бакко, Олрис вздрогнул. Он ведь так и не сказал дан-Энриксу ни про Драконий остров, ни про то, что Олварг обещал своим гвардейцам, что подарит им Адель. Сначала он молчал, боясь признаться в том, что был оруженосцем Дакриса. Потом дан-Энрикса арестовали, и все покатилось под откос. Открытый суд, дорога через лес, ночное нападение адхаров, зачарованное озеро… У него просто не осталось ни минуты для того, чтобы поговорить с дан-Энриксом начистоту. Хотя, возможно, дело было не в нехватке времени, а в том, что ему страшно не хотелось начинать подобный разговор и признаваться в том, что он врал Меченому с самой первой встречи.

Олрис прикусил губу. Можно представить, что подумает дан-Энрикс, когда он расскажет ему правду.

В комнату вошел мэтр Викар, а вслед за ним — слуга, несущий ворох разноцветной ткани. Лицо ворлока было немного ошалевшим, а лицо слуги — сияющим, словно у человека, только что услышавшего потрясающую новость.

— Подбирайте себе чистую одежду, и пойдемте в город, — сказал ворлок тоном человека, думающего о чем угодно, только не о том, о чем он говорит.