Мария Баринова - Цена клятвы

Она медленно поднялась на крепостную стену и, облокотившись на парапет, застыла, устремив взгляд вдаль — на Гацонский тракт, извивавшийся меж поросшими редкой травой холмами.

В очередной раз она пожалела, что так и не научилась относиться к «Сотне» как к средству заработка. Не могла — все быстро стало слишком личным. Рольф предупреждал, что однажды могло случиться нечто подобное. Предостерегал, советовал не привязываться. А она, как это часто бывало, пропустила дельное наставление мимо ушей. Всему виной жалостливое бабское сердце. Гонять и строить бойцов — одно. Куда хуже ей давалось переживать их потерю.

А ведь она должна была к этому подготовиться, раз решилась покинуть Гивой.

«Сотня» стала единственной целью в жизни Артанны с тех пор, как она уехала из Эллисдора. В обустройство поместья была вложена вся ее душа. Люди — опытные бойцы и зеленые новобранцы, служанки и лакеи, счетоводы и конюхи, прачки и кузнецы, — все они были той семьей, которую она так отчаянно хотела иметь, но которую позволить себе не могла. Все они были ее детьми, родить которых Артанна была уже не способна. Окончательно это признать Артанна смогла только сейчас. Больше не было смысла лгать самой себе. И оттого потеря резала сердце еще сильнее.

Она знала по имени каждого бойца, помнила, у кого из них остались жены и дети, а у кого — престарелые родители. Теперь ей предстояло написать сотню писем и разослать их во все концы материка.

Грани алмаза на перстне поймали луч закатного солнца и весело заискрились. Артанна сняла подарок Гвиро и положила на каменный парапет.

— Ну какого рожна ты не сдался? Зачем полез в драку? Что тебе стоило просто засунуть язык в задницу и переждать бурю, как ты всегда поступал, Федериго? — тихо обратилась она к перстню. — Дурак! Гребаный дурак.

Любви между ними не было, но Артанна уважала помощника наместника и действительно собиралась согласиться на предложенный союз. В конце концов, у них могло получиться что-то путное. И меньше всего она желала Федериго такой идиотской смерти.

— Это ведь отныне на моей совести, — вздохнула она. — Тебе-то хорошо — помучился день-другой и умер. А мне теперь со всем этим жить.

Грудь сдавил спазм. Впервые за годы, прошедшие с момента отъезда из Эллисдора, Артанна почувствовала подкатившие к горлу рыдания. Наемница огляделась и не заметила ни души. Можно было с чистой совестью разреветься, давая выход чувствам. Но делу бы это не помогло.

И все равно сдержаться не получилось. Рыдания едва не выбили из Артанны дух, а спазм заставил рухнуть прямо шероховатые камни крепостной стены. Так она и стояла — на коленях, вцепившись скрюченными пальцами в парапет, и выла в голос, а холодный хайлигландский ветер уносил звук ее рыданий на юг.

Через пару минут истерика ее отпустила. Вагранийка поднялась на ноги и торопливо вытерла слезы, а порыв ветра неприятно укусил мокрые щеки. Шмыгнув носом, наемница несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, а затем надела перстень.

Легче не стало.

Однако этим прохладным вечером Артанна нар Толл поклялась уничтожить каждого из людей Чирони. Даже если ради этого ей придется сровнять весь вольный город с землей.

Сидя в подпрыгивавшем на брусчатке экипаже напротив брата Ласия, Демос уже не обращал внимания на тряску. То было третье путешествие невесть куда в компании старшего дознавателя Коллегии. Церковник, имевший столько же красноречия, сколько волос на голове, равнодушно рассматривал собственные руки и хранил безмолвие. Серебряный диск на шее брата Ласия дергался, как припадочный, постоянно отвлекая Деватона от размышлений.

Демос даже не пробовал начинать светскую беседу. Каждый раз его бесцеремонно отрывали от работы, и не терпящим возражений, но безукоризненно вежливым тоном приглашали отправиться в путь. Судя по тому, что всякое путешествие заканчивалось в новом месте, Великий наставник имел то ли неутолимую тягу к разнообразию, то ли вконец распоясавшуюся паранойю. И, несмотря на все заверения в благосклонном расположении к Дому Деватон, другом Демоса он уж точно не считал.

Однако в этот раз его конвоиры хотя бы бросили плохо набитую подушку на скамью.

«Высшее проявление расположения, следует понимать. Я точно им для чего-то нужен».

Вторая встреча с его святейшеством имела место в стенах древнего загородного аббатства сразу после кончины лорда Ирвинга. Тогда Ладарий настоятельно рекомендовал Демосу прислушаться к увещеваниям Малого совета и занять пост канцлера империи. Деватон выслушал, но согласия не дал — как и завещал его предшественник. Сил сопротивляться хоровому вою советников хватило ненадолго. Начался хаос. В конечном итоге Демос сдался.

«Громко же мне икнется эта тяга к порядку».

Подпрыгивая на колдобинах, новый канцлер судорожно пытался предугадать, зачем понадобился Великому наставнику на этот раз. Его снова везли за город, и, чем дольше длилась эта поездка, тем сильнее Демос нервничал.

«Младший казначей. Главный имперский казначей. Канцлер империи. Головокружительная карьера!»

Это не могло быть простым везением, да и совпадением не казалось. Демоса преследовало ощущение, что словно чья-то невидимая рука тащила его вверх по ступеням должностной лестницы. Мать так расстараться не смогла бы: при всей любви к интригам, она не обладала и долей намека на подобную власть. Это вряд ли мог спланировать Ирвинг перед смертью: его больше заботила тайна, добраться до которой Демос все никак не решался. Это не мог быть и Ладарий: Великий наставник ясно дал понять, что намерен соблюдать строжайший нейтралитет, пока не будет избран новый правитель.

Экипаж остановился. Брат-протектор, облаченный в начищенные доспехи и белый плащ, украшенный серебристым диском Хранителя, открыл дверь и любезно помог Демосу спуститься. Чем чаще он наносил визиты Ладарию, тем вежливее становился его эскорт.

Вокруг раскинулся идиллический пейзаж — зеленый луг с нежными желтыми цветами, тихое журчание ручья и рощица, перед которой возвышался небольшой деревянный дом. Из трубы валил дым, доносились ароматы свежего хлеба и трав. Брат Ласий проводил Демоса до двери и вернулся к экипажу. Пожав плечами, Деватон вошел внутрь.

Ладарий, облаченный в простую монашескую рясу, суетился вокруг печи и почти идеально гармонировал с внутренним убранством хижины, словно никогда не носил усыпанного хрусталем и алмазами венца.

«Зачем этот цирк? Что ты хочешь мне показать? И кем хочешь казаться?»

— Канцлер Деватон! Вижу, вы успешно добрались, — приветливо улыбнулся церковник. — Уверен, вы голодны.

«Еда — последнее, о чем я могу думать в твоем обществе. Особенно жареная».