Майя Филатова - Арканы Мерран. Сбитый ритм [СИ]

Я сидела, обняв колени, на вершине одной из облагороженных дюн главного городского пляжа, и смотрела на колыхающуюся линию. Даль. Великая бушующая даль без возраста и времени… Порой взгляд соскальзывал чуть вправо, туда, где на повороте залива виднелся конец другого, скального, пляжа. Того самого пляжа, где недавно ретивые сопротивленцы справляли любовную требу Духам, а после — чистили ряды от «предателя». Да уж. Интересно, что хуже — медленно тонуть в жиже водорослей, или сгорать под солнечным стеклом?

За спиной зашуршало, скрипнул песок. Я распрямилась. Не оборачиваясь, спросила:

— Ну чего?

— Ничего. Ждём, — Халнер встал так близко, что я почувствовала тепло, — всё собрано, но Дарн опять ускакал каяться. Всё пытается выцарапать у торгашей обратно хоть корку хлеба. Это после вчерашнего-то! Наивный.

Я фыркнула. Да. Художественный руководитель еретиков — не та персона, которой можно возвращать предоплату аренды земли или возмещать ставшие ненужными заказы.

— Интересно, когда до него дойдёт… А Лили что?

— Уснула наконец-то. Элви усыпила её чем-то. Не ходи туда, ни к чему это.

— Я к ней? Сама? Мне оно надо? — я вскинула голову и посмотрела на перевернутого Хала, — или «добровольный помощник» должен и в такое лезть?

— Ой-йй, не начинай опять, — поморщился Халнер и сел рядом, — лучше скажи, с тобой из свободолюбцев театра разговаривал кто?

— Нет. Пока сторонятся. А вот ты расскажи-ка лучше, что твои братцы-инквизиторы говорят? Ради чего спектакль?

— Какой спектакль?

— С казнью, — фыркнула я и просеяла по ветру горсть песка.

Нет, всё-таки жаль, что Дарн не пошёл на последнее представление своих артистов. Лопнул бы от злости: такая толпа народу, и ни одной монеты в кассу! А уж речи… Как там? «За ересь! И пропаганду ереси! Оттарион Ойдек и Пертер Лирн! Приговариваются! К казни! Через линзу! Да очистят их! Лучи! Великого Апри!» И ликующий рёв толпы в ответ: люди отвыкли от подобных зрелищ. Вместо скучного молебна еретиков жарят! Как в церкви на витражах! Ух!

— Нет, ну правда, Хал, ну это же не суд, а пародия! Приговор на второй день после задержания!

— Увы. В делах о ереси у церкви… м… небольшой приоритет. Главный епископ Жемчужного — фанатик, каких поискать, а лорд Жемчужного ему в рот смотрит. Ну, братья и решили не препятствовать. Себе дороже.

— Ясно.

Я зло сплюнула попавшие в рот песчинки, и снова посмотрела на море. Идиоты. Теперь вся Империя услышала про Сопротивление, про его идеалы и цели. История покатится, обрастая подробностями. И если газеты ещё можно будет приструнить и проконтролировать, то шушуканье черни — нет.

— Ладно. Ты мне скажи лучше, с телами-то что?

— Ничего. Это же Ступени были… На казни очистили страданиями, теперь отпевают «головешки» в монастыре, пока не пройдёт срок искупления… Что? Летом? Понимаешь… как бы объяснить… приговор очищения под линзой в каждом округе трактуют по-своему. Селестина акккуратистка, да и я не любитель рассусоливать. Ересь с поличным, приговор, казнь. Великий Апри в любом случае примет всех, страдали они или нет.

Примет, примет, куда денется. Ступени у них, угу. Лестница. Восемь дырок в теле. Восемь! Планомерных дырок, из которых смертельная только одна, в сердце. Последняя. А до неё…

Сначала — выкрики про свободу, равенство, кровавый режим; потом, когда первые солнечные зайчики скакнули по коже и начали припекать, призывы к Апри. Не к Духам, к Апри! Потом стоны. Потом крики. И, наконец, монотонный вой. Вой, которому вторила Лилиан, невесть как сбежавшая из лагеря, и повисшая на руках прибежавшего следом Трена. А вот он, хоть и главарь ячейки Сопротивления, старательно отворачивался от действа, и вообще делал вид, что ничего не происходит. Шашлычки не понравились, видите ли. Как и остальным сопротивленцам: ни один из вопивших ранее про братство и свободу, на казнь товарищей не пришёл. Провожала ребят только я, по решению суда (как свидетель по делу, в назидание), да Халнер, который вел бумажные дела театра, и всегда представлял его на тех официальных мероприятиях, куда не желал идти Дарн.

— Знаешь, Белочка… это ведь я когда-то научил Отто Высокому языку, — вдруг тихо проговорил Халнер, отворачиваясь к морю, — старик Ог очень просил. Всё хотел, чтобы сын выучился и приличным человеком вырос. И, знаешь… у мальчика были все шансы. Способности. Память просто фантастическая — Книгу Апри за четыре дня наизусть выучил. Но потом…

— …потом этот самый Апри его и изжарил, потому что пацан заигрался в бумажки!

— Нет, Кети. Не Апри. Люди, — Халнер повернулся обратно, и буквально высверлил меня взглядом, — всё, что люди делают с собой и с другими, они делают сами. Великий Апри просто светит в небесах. Одинаково для всех. А выбор, любой выбор, делаем только мы. И каждый такой выбор всегда стоит чьей-нибудь жизни. Тебе ли не знать.

Теперь уже я отвернулась и сощурилась на заходящее солнце. Несколько облаков висело поперёк кроваво-красного диска, будто кривая усмешка. Что, Великий Апри, смешно? Конечно, смешно. Как не посмеяться над людьми! Над ребятами, которые хотели что-то менять в огромном государстве, забыв, что начинать надо себя. Над слабовольным лордом, не имеющим своего мнения. Над епископом, ослеплённым тщеславием, ведь он осенён благодатью Апри, ему лучше знать, кто виновен! Прицепился к двум дурачкам, и не в курсе, что под носом уже настоящие жрецы Духов поливают уже настоящих еретиков морской водой, подбадривая ритуальное совокупление, а затем и жертвоприношение.

Хотя, как выяснилось, Великий Апри тоже любит жертвы.

— Что я знаю, всё моё. Но теперь-то что? Что мне теперь-то делать, а, брат-куратор?

В берег врезалась волна, настолько огромная и сильная, что солёные брызги долетели даже до нас. Халнер вздохнул, пожал плечами и тоже уставился на горизонт.

Дорога до следующего города оказалась нелёгкой, хотя и близкой. Высоченный Императорский хребет взмывал к небу почти вертикально, горные тропы петляли узкими лентами, редкие поселения ютились в крохотных долинах. После Нижнего Перевала, дорога стала круче. В итоге, Дарн расщедрился, и посадил театр на ближайший канатный поезд. Гондолы бегали на тонких ногах с четырьмя вывернутыми суставами по крепкому канату, что паутиной раскинулся по хребту, а на крышах «транспорта» росли рожки-скамейки, всегда тёплые, и, главное, сухие. На одной из них я расположилась, дыша воздухом и наслаждаясь видами.

Сейчас, ленты густого тумана трепыхались между скалистых уступов, как клочья мяса между зубами хищника. Справа на горизонте бледнел Великий хребет. Тот самый, где осталась разорённая обитель Тмирран и Переход домой. Домой, где вместо лесов — пляска горячего ветра над степью, вместо морей — прожорливый Огненный ковыль, вместо изобилия причудливых зверей — только суслики, да несколько видов ящериц. Таких умных, таких вкусных, таких родных ящериц…