Юлия Остапенко - Тебе держать ответ

Что случилось, то случилось.

А случилось примерно следующее. В то самое время, когда Эдвард Фосиган сморщился, покачал головой и сказал: «Так дело не пойдёт. Двигай-ка к окну, милая», в «Алую подвязку», грохоча шпорами и портя романтическую атмосферу бессвязной бранью, вошли двое господ. Перегнувшаяся через подоконник Оливия успела заметить шляпу одного из них, потёртую, с развесистыми полями и куцым пучком белых перьев, прежде чем обладатель шляпы внедрил своё грузное тело в прихожую «Алой подвязки». Господа выглядели типичными головорезами — бандитами или наёмниками, мающимися от безделья и желания спустить честно награбленные деньги. Для посетителей такого рода бордели Весёлого квартала всегда были гостеприимно открыты. Однако именно сегодня вечером у хозяйки, матушки Астры, было несколько гостей, не вписывавшихся в типичный портрет завсегдатая «Подвязки», и она тешила себя надеждой, что посещение это у нетипичных гостей войдёт в привычку, ибо были они щедры и с виду очень даже благородны. Двое головорезов, один из которых в шляпе с перьями, ни щедрыми, ни благородными не выглядели, однако матушка Астра знала их более чем хорошо, ибо обслуживала обоих в этих самых стенах в те ещё дремучие времена, когда сама начинала карьеру заурядной шлюхой. Давние клиенты и знакомцы, таким образом, чувствовали себя вправе требовать чего угодно. Что и сделали, к вящему неудовольствию матушки Астры, тщетно пытавшейся утихомирить клиентов, вразумляя их на том нелепом основании, что они якобы пьяны — так, как будто хоть раз видела кого-то из них трезвым. Головорезы в ответ на это дружно расхохотались и потребовали свою любимую девочку, милашку Нэнни. Заявление, что именно в этот момент милашка Нэнни занята с клиентами, подоспевшими ранее, было пропущено мимо ушей. А поскольку были эти двое тут далеко не впервые и расположение покоев милашки Нэнни знали лучше, чем путь в сортир, то без лишних разговоров оба устремились по лестнице вверх, похохатывая и обмениваясь, в предвкушении, дружескими подначками и стонами вожделения.

Будто назло, один из стражей, охранявших покой и доброе имя посетителей борделя, как раз в это время вышел на задний двор облегчиться (поэтому, кстати, вину за все последующие события можно переложить и на него, и на кухарку трактира, угостившую его несвежей рыбой). Его напарник же, увы, не мог справиться в одиночку с двумя хотя и немолодыми, но тёртыми и всякое повидавшими мордоворотами. Посему их продвижение в покои милашки Нэнни было стремительным и непреодолимым. У самой двери, неожиданно запертой, последовала непродолжительная потасовка: головорезы ломали дверь, матушка Астра махала полными рукам, пытаясь урезонить бандюг, и орала благим матом, призывая на помощь охранника, валандавшегося неизвестно где именно тогда, когда он был так нужен.

Следует отметить тот немаловажный факт, что вся эта возня происходила непосредственно рядом с дверью, за которой Эд Фосиган любил желтогривую Оливию на подоконнике. За закрытой дверью, что тоже имеет значение. Покои милашки Нэнни были как раз за стенкой; женский визг и мужские проклятия раздались из-за неё ещё до того, как дверь поддалась, и усилились, слившись с басовитой бранью, когда чувствующие себя полновластными хозяевами ситуации головорезы ввалились к Нэнни, стремясь засвидетельствовать ей своё нижайшее почтение.

— Что… там… тако… е… — ритмично, в такт движениям бёдер, выдохнула желтогривая Оливия, в ответ на что Эд лишь теснее прижал её к подоконнику. Он был, как уже упоминалось, в скверном настроении, и никакие милашки Нэнни в мире не могли вынудить его оторваться от расслабляющего времяпрепровождения.

Однако некоторые лица мужского пола, в отличие от милашки Нэнни, на это оказались способны.

Шум за стеной усиливался: женский визг поутих, но на смену ему явился грохот и лязг оружия — похоже, клиенты Нэнни, пришедшие первыми, отказывались уступать очередь, что было вполне понятно и простительно. И тут произошло, почти одновременно, две вещи. Сперва заколотили в дверь — на сей раз в ту самую, которую Эд запер, определив тем самым участь государства и ход истории. Ломились, судя по крикам, охранники, сообразившие, что проникнуть в комнату, где творились гвалт и непотребство, сподручнее всего через соседнее окно. Но Эд не просто запер дверь — он запер её на засов, стремясь к максимальному уединению, потому какое-то время дверь обещала продержаться. Однако расслабляться в ситуации, когда за твоей спиной высаживают дверь, было довольно затруднительно. Эд выругался, отстранился от желтогривой Оливии — и тут случилась вторая вещь, определившая ход истории окончательно.

Среди воплей и лязга Эд услышал крик. Громкий, испуганный крик, слишком тонкий и высокий для мужчины — скорее, так мог кричать мальчишка, находящийся в возрасте ломки голоса:

— Ланс!

Ни в одной из своих многочисленных жизней Эд не носил такого имени, однако это не имело значения. Он узнал этот голос.

И ход истории был повёрнут безвозвратно.

— Твою мать! Молог в самую задницу! Посторонись-ка, милая, — обратился Эд к желтогривой Оливии. Та поглядела на него удивлённым взором юной лани, застигнутой на лужайке за щипанием травки, и Эд восхитился её выдержкой. Оливия посторонилась, равнодушно глянув на дрожащую под ударами дверь. Эд натянул штаны, схватил с комода свой кинжал и сунул его в зубы.

— Дверь не отпирай, — сказал он невнятно, но желтогривая Оливия поняла и покорно кивнула. Эд одобрительно глянул на неё и полез на подоконник.

Дом, в котором нашла приют матушка Астра со своим семейством, был, как все дома в Нижнем городе, деревянным и приземистым строением. Окна узкие, расстояние между ними — небольшое. Подоконники шириной и устойчивостью не отличались, ибо редкие из них создавались с таким расчетом, чтобы на них вскакивали, равно как и предавались плотским утехам. Выдержав второе, первое подоконник в опочивальне Оливии выдержал с не меньшей честью. Он лишь протяжно заскрипел под ногой Эда, но не дрогнул. Соседнее окно было распахнуто, из него лился свет и невнятные проклятия. Эд широким шагом переступил на соседний карниз, ухватился за гардину и спрыгнул через окно на пол.

Взору его явилась картина, при виде которой он едва удержался от крепкого народного словца, которое негоже было употреблять в присутствии кое-кого из участников сцены. В комнате, выглядевшей так, словно двое головорезов пробыли в ней уже целую неделю, находились, помимо собственно головорезов, ещё трое людей: двое мужчин и женщина. Женщиной была милашка Нэнни: она сидела на полу в нижней юбке и расстёгнутом лифе, прикрываясь подушкой, и глядела на Эда вытаращенными глазами в потёках туши. Двое мужчин, а вернее, мальчишек, претендовавших на её оголённые прелести, находились в положении немногим более презентабельном. Один из них стоял рядом с Нэнни, неловко выставив перед собой обнажённый клинок (Эд сразу узнал этот клинок, и желание применить к ситуации народное словцо стало почти неодолимым). Другой лежал посреди комнаты, являя собой символическую границу между своим товарищем и двумя головорезами, явно собиравшимся разделаться с оставшимся конкурентом так же решительно, как и с первым. Эд бросил взгляд на парня, лежавшего на полу: он прижимал руки к животу, пальцы его были окровавлены, и лицо окровавлено, и пот крупными каплями застыл на его висках. Он не двигался. Он был мёртв.