Мила Лешева - Обрести крылья. Путь к звезде.

Слава Богам, Тина была уже в «Пьяном петухе»! Мне безумно хотелось рассказать ей обо всем, поделиться, но я понимала всю бессмысленность этого, да и не хотелось напоминать о том, как ее саму не так давно травили аристократы. Так что я была рассеянна и, пожалуй, даже обрадовалась, когда пришла пора возвращаться в Академию.

Пока поднималась по лестнице, думала, стоит ли рассказать обо всем Сигни. С одной стороны, я не хотела ее напрягать своими проблемами, а с другой… Во-первых, когда-нибудь она все равно об этом узнает и может обидеться, во-вторых, ударить ведь могут и по ней! Решено, скажу!

Реакция подруги была весьма предсказуемой — она все порывалась «дать этой сучке по морде, авось гавкать перестанет». Мне с трудом удалось ее остановить, и вряд ли я смогла бы это сделать, если б не риск вылететь из Академии. На предложение рассказать все Рейну и Лану я ответила отказом — было противно об этом говорить, да и не хотелось делать больно Рейну, так что я попросила Сигни молчать и держать ушки на макушке.

Следующие несколько дней прошли стремительно: занятия, домашние задания — их становилось все больше. А еще я начала исполнять обещание, данное куратору во время поступления — помочь Сигни и Дойлу с математикой. Так что я почти все время была либо с ними обоими, либо с Сигни. С Рейном мы по-прежнему сидели вместе на занятиях да в столовой, а вот свободного времени у меня практически не оставалось. А еще мастер Данер исполнил свою угрозу — у нас началась полоса препятствий.

Какие слова найти, чтобы описать ее? Пожалуй, лучше всего сказал о ней Дойл после первого занятия, правда, в его речи на три минуты из печатных слов были только предлоги и союзы. Всевозможные веревочные мосты или просто веревки, протянутые над канавами с жидкой грязью, гладкие стенки, на которые смог бы залезть только человек-паук, туннели, подходящие разве что для таксы… Словом, все время, пока мы проходили полосу препятствий, у меня в голове крутились одни и те же строчки:

Возвращались в общежитие мы после этих занятий в виде грязевых монстров, грязь буквально текла с нас. Несколько раз даже пришлось пропустить обед, чтобы успеть вымыться до следующего занятия…

Кстати, пройти полосу препятствий полностью пока не удавалось никому, хотя лидировали в прохождении Кэл и эльфы. Впрочем, с занятий они шли такие же грязные и злые, как и все, и на надменных эльфах грязь смотрелась особенно… экзотично, заставляя меня кусать губы, чтобы не рассмеяться, глядя на них, а в особенности — на нервно дергающиеся острые уши.

Все изменилось вечером, когда мы втроем — я, Сигни и Дойл — сидели за математикой. В дверь постучали, требовательно и зло, мы переглянулись, и Сигни крикнула:

— Эй, кто там?

Ответил Лан:

— Я и Рейн, откройте!

Переглянувшись, мы открыли дверь. Рейн буквально ворвался в дверь, быстро окинул взглядом всю картину: гору учебников, тетради, сопящих от старания ребят, и стушевался:

— Лин, прости, что я так ворвался, но…

— Рейн, что происходит? — я была не на шутку рассержена. — Ты влетаешь в нашу комнату, ведешь себя так, как будто у меня здесь рота врагов, а теперь мнешься, не желая давать объяснения!

Он как-то растерянно взглянул на меня, перевел взгляд на Лана, точно ища поддержки, однако тот покачал головой, словно говоря: «нет уж, приятель, разбирайся сам». Вздохнув, спросил:

— Лин, мы можем поговорить наедине?

Я сузила глаза и оценивающе взглянула на него, постукивая пальцами по бедру:

— Хорошо, идем, — и добавила, обращаясь к ребятам, — а вы продолжайте заниматься!

Мы пошли в парк, забрались в его наиболее уединенный уголок и сели на скамейку. Я требовательно взглянула на Рейна:

— И? Я жду объяснений!

— Вот, держи! — он протянул мне какую-то мятую бумажку и ответил на мой недоумевающий взгляд, — нашел у двери своей комнаты, прочти!

Я усмехнулась и принялась читать. Ну что я могу сказать? Автору сего опуса явно не хватало воображения: в нем меня обвиняли в том, что я шлюха, что принимаю у себя мужчин, а Дойл — мой любовник и сутенер. Его-то чего сюда привлекли? Интересненько, они что, решили повторить историю Тины? Со мной?! Дочитав, подняла на своего визави ледяной взгляд:

— И что?

— Но, Лин… — он был явно ошарашен моей реакцией.

— Даже если бы эта мерзость, — выразительно скривилась, — была правдой, тебе-то какое дело? Ты мне не муж, не жених и не любовник! Я не навязывалась тебе в друзья, и если хочешь — этот наш разговор будет последним, можешь не беспокоиться за свою репутацию!

Он поежился:

— Лин, я просто… Забеспокоился за тебя, мало ли, тебе тоже могли эту гадость подбросить… прости!

Да-да, а я тебе поверила! То-то ты вел себя как ревнивый муж! На самом деле, как я понимаю, у Рейна взыграло самолюбие — если действительно здесь все считают, что у нас пылкий роман, то его реакция до некоторой степени понятна. Ладно, сделаем вид, что я проглотила его объяснения:

— Хорошо, пусть так, но я попрошу тебя больше не врываться ко мне так и не пугать моих друзей!

— Да, прости… Интересно, и кто автор этой, — его передернуло, — мерзкой бумажонки?

— Ариана, конечно, — пожала плечами я, — интеллект, богатый словарный запас и опыт определенного рода так и лезет из всех щелей!

Он явно был смущен:

— Но зачем это ей? Мной она никогда не интересовалась, так что какой смысл? Или она ревнует к тому интересу, который проявляют к тебе все, даже эльфы, которые вообще-то полукровок терпеть не могут? Да и как она могла подложить мне письмо? Если бы Ариана появилась в мужском общежитии, ее бы точно заметили!

— Может, и ревнует, а относительно письма — вполне могла попросить кого-нибудь подбросить его. Да хоть бы и того провокатора, что пытался вывести меня из себя в столовой и на первой встрече с куратором, как бишь его там? Хейм вроде?

— Хейм эр Корвен, — брезгливо поморщился Рейн, — да, этот мог. Он один из шавок, так при дворе называют тех, кто… Как бы это объяснить…

— Не трудись, я поняла, — прервала его я. И действительно, образ гавкающей из подворотни шавки удивительно шел этому типу. — Скажи, а мое предположение об авторстве письма тебя не особенно-то удивило, почему?

— Потому что из всех великосветских сплетниц Ариана эр Триат — самая мерзкая! — в голосе Рейна прозвучала горечь. — Она очень хорошо наловчилась делать пакости, всегда бьет по больному!

Похоже, он вспомнил что-то неприятное: лицо закаменело, а синие глаза словно подернулись льдом. Впрочем, через несколько секунд он потряс головой, поднялся и подал мне руку:

— Пойдем, я провожу тебя в общежитие.