Пола Брекстон - Серебряная ведьма

– Какая прелесть, мой принц. Это ведь шелк, да?

Он улыбается.

– Материя предназначается тебе, моя провидица. Это знак моей любви к тебе. Подарок на память. А то, что в нее завернуто, предназначено для Тануэн.

Я разворачиваю расшитый шелк и достаю из него гладкое тяжелое золотое украшение, от блеска которого захватывает дух. Это шейная гривна, украшенная так искусно, что я никогда в жизни не видела ничего подобного. На ней выгравированы два бегущих зайца и охотничья собака. Их лапы, хвосты и головы переплетены между собой, так что кажется, что все трое бегут и бегут, без начала и без конца.

– О! – наконец я вновь обретаю дар речи, вертя гривну в руках и любуясь ею. – Мой принц, такой дар…

– Он тебе по душе?

Я смотрю на принца и вижу, что лицо у него сейчас как у юноши, жаждущего похвалы и страстно желающего угодить своей возлюбленной. Это трогает меня до глубины души. Я улыбаюсь и киваю, и он склоняется надо мною, указывая на фигурки животных на гривне.

– Вот эта зайчиха – это ты, видишь ее сильные гибкие лапки и выражение храбрости, превосходящей любого воина? А зайчиха поменьше – это наша маленькая ведьмочка, бегущая навстречу жизни.

– А охотничий пес, который желает нами пообедать?

– Нет, он не стремится затравить вас, он бежит не за вами, а вместе с вами. Как видишь, он не скалит зубы, и его глаз смотрит не вперед, а назад. Он ваш защитник.

– Здесь столько золота. На него можно снарядить и прокормить целое войско.

– Моя дочь – принцесса и должна носить украшение, достойное принцессы. – Он берет у меня гривну и опускается на колени перед Тануэн.

Он дает ей потрогать украшение, показывает ей изображения животных, говоря тихим воркующим голосом. Потом поднимает золотое кольцо и надевает его на шейку, так нежно и осторожно, что наше дитя не противится. Она водит по нему пальчиками, по гладкой его части, потом по гравировке, но у нее еще разум малого ребенка, и ее внимание целиком захватывает гусеница, ползущая мимо ее ножки – она тут же забывает, что на ней надето, и бросается ловить это маленькое создание. Бринах садится на пятки, наблюдая за нею.

– Я знаю, что она дитя лунного света. – В голосе его слышится печаль. – Я понимаю, что она должна жить так же, как живешь ты, дружа с тенью и чувствуя себя наиболее счастливой и защищенной в те часы, когда прохладно и темно. – Он поворачивается ко мне. – Но моя жизнь протекает при свете дня, Сирен. И хотя она вылитая ты, в ней течет и моя кровь. – Он кивает на золотую гривну. – И теперь я знаю, что с нею всегда, даже самой темной ночью, будет капелька солнечного света. Всегда.

К тому времени, когда Дилан сажает Тильду в машину, чтобы отвезти ее домой, начинается нежданная оттепель, и «Лендроверу» приходится, хлюпая и скользя, пробираться сквозь талую снежную кашу. В коттедже темно, но печка на кухне все еще греет, так что дом встречает их радушным теплом. Но Дилан все равно утверждает, что им будет теплее в кровати.

В спальне Тильде делается неловко от того, что она нервничает. Их первая близость была спонтанной, у них просто не было времени на неуклюжие приготовления. Раздеться и вместе лечь в постель – все это кажется сейчас Тильде слишком интимным. Она привыкла спать, не снимая утепленного нижнего белья, со свернувшейся у нее в ногах Чертополошкой. И теперь она не знает, как себя вести.

Теплые кальсоны и мохнатая зайчатница могут убить любую страсть. Или мне следует показать ему, какая я на самом деле? А какая я?

Понимая, что Тильде не по себе, Дилан берет ее за руку. Они стоят возле кровати, она в футболке с длинными рукавами и теплом нижнем белье, он в джинсах, раздетый по пояс; его тело блестит в неверном свете стоящей на прикроватной тумбочке свечи. Он осторожно расстегивает ее заколку и кладет на тумбочку, потом запускает пальцы в ее распущенные волосы, ниспадающие неровными волнами после того, как они долго были скручены в узел.

– Сегодня был особый день. Я провел Рождество с тобой…

– Еда была потрясающая, – пытается заполнить неловкую паузу Тильда. – И твой дядя такой милый. Он мне так помог.

– Ты спасла нас от печального Рождества, на которое обречены холостяки.

– Спасибо, что попросил дядю остановить часы. Спасибо за… все. За то, что терпишь все мои странности. За то, что слушаешь, как я не переставая толкую о призраках, ведьмах и бог знает о чем еще…

– Да ладно, Тильда, я ведь хочу быть с тобой. – Он убирает волосы с ее лица. – Но я знаю, что тебе было нелегко. Я не хочу, чтобы ты думала, будто… я на тебя давлю.

– Я так и не думаю. Слушай, давай просто заберемся в постель, ладно? Здесь, наверху, жутко холодно.

Они ныряют под пуховое одеяло, смеясь и прижимаясь друг к другу. Чертополошка подходит к краю кровати, принюхивается и сердито отворачивается.

– О господи. Теперь она меня точно возненавидит.

– Она ушла обратно на кухню. Там теплее. Там ей будет хорошо.

– А как насчет тебя? Тебе хорошо?

Она колеблется. В эту минуту, чувствуя себя защищенной в объятиях Дилана, успокоенная добротой его дяди и его собственными помощью и неизменной поддержкой, сытно и вкусно поев и все еще ощущая расслабляющее действие хереса и вина, она уверена – ей сейчас и впрямь хорошо. И она отвечает на его вопрос долгим и страстным поцелуем.

– Я буду считать, что это означает «да», – шепчет Дилан. Он отстраняется и пристально смотрит на Тильду, освещенную тусклым светом свечи. – Я знаю, пялиться невежливо, – поддразнивает он. – Но я не могу наглядеться. Ты… восхитительна. Такая красивая. Ты выглядишь слабой, хрупкой, но на самом деле ты одна из самых сильных людей, которых я когда-либо встречал.

– Это распространенное заблуждение, – отвечает она, стараясь говорить тоном, не похожим на тон ведущего информационной телепередачи. – Альбиносов часто считают болезненно хрупкими. Это одна из тех вещей, которые других людей пугают во всех нас и во мне в частности. Они боятся, что я сломаюсь.

– Но ты не сломаешься. Ты бегаешь быстрее и дальше, чем кто-либо из тех, кого я знаю. Я видел, как ты обращаешься с зубилом и киянкой.

– Но мне приходится не выходить на солнце. В летний день я могу покрыться волдырями, правда, в наше время существуют по-настоящему сильные солнцезащитные кремы. Раньше таким людям, как я, должно быть, было ох как нелегко. Только представь, каково им приходилось несколько веков назад.

– Думаешь, та женщина в лодке имела ту же особенность, что и ты?

– Кто бы ни была та, которую увидела, когда надела браслет – то есть гривну, – у нее явно были все признаки альбинизма.

– Должно быть, ей приходилось тяжело. Никто тогда не понимал, что это такое. Наверняка на нее показывали пальцами.