Маргарита Дар - Невеста палача

Утро выдалось солнечным, свежим, палач рано проснулся, запряг лошадь в двухколесную телегу, разбудил невесту, приказал одеваться и выходить на улицу.

— Зачем? — сонно промямлила Дарина.

— Поедем отца твоего повидаем, а после на базар…

— Отца?

— Его самого, — кивнул палач, насупился. — Чего? Не желаешь?

Ответ застрял в горле, девушка послушно встала с койки, принялась одеваться.

— То-то же, — пробубнил мужик, вышел на улицу.

Он не мог стерпеть вида ее тела, прикрытого тканью ночной сорочки, сводившего с ума. Помнил вкус пухлых губ, прикосновения к нежной коже, тепло, исходившее от нее, мягкость и тяжесть волос, пахнущих цветами. Он взял ее лишь раз, взял силой, против воли, причинил боль, но память об этом воспламеняла его плоть, заставляла кровь кипеть, снова и снова подталкивала пойти на преступление. Он крепился из последних сил, надеясь, что однажды невеста ответит взаимным желанием, тогда больше не придется ломать ее, принуждать, а впрочем, время покажет.

Дарина вышла на улицу, прищурилась, занимающаяся заря неприятно резанула по глазам, привыкшим к мраку. Солнце повсюду разбросало тонкие лучи, утренняя роса блестела, переливалась цветами радуги, скатывалась с травинок, наполняя землю живительной влагой. Улицы Великого Новгорода дышали свежестью, прохладой, просыпались, сбрасывали ночную дрему.

Попривыкнув, девушка огляделась, вдохнула полной грудью, облегчение приятной волной нахлынуло на нее, но лишь на мгновение. Не проронив ни слова, забралась в телегу, Гордей хлыстнул лошадь кнутом и окрестные пейзажи замелькали, сменяя друг друга.

Пустынные улицы города постепенно оживали, люди сновали вдоль дороги, спеша по делам, девушка безмятежно наблюдала за кутерьмой, старательно отметая назойливые тоскливые мысли, не дающие покоя. За городскими вратами суматоха угасла, внимание перешло к облакам, мирно плывущим по лазурной глади небес, так незаметно подкатили к отчему дому. Вблизи деревянной хатенки Угрима стояла непривычная тишина, лишь издали доносились птичьи трели, ни кур, ни гусей, ни другой одомашненной твари не наблюдалось. Никак разбежались все, или еще хуже, подохли. Неприятная мысль насторожила девушку, спрыгнув с телеги, она быстрым шагом направилась к входной двери, не обращая внимания на палача.

Дверь со скрипом отворилась, развернув печальную картину перед незваной гостьей. Жилище запущено, повсюду разбросаны грязные вещи, пыль серым полотном накрыла скудные пожитки хозяина, казалось, взмахни рукой, и серая масса запляшет в помещении, закружит, завертится. Полы усланы пучками соломы, разодранная испачканная сажей «перина», когда-то служившая спальным местом босоногой девчушке, покоится в углу, стены голые, вязанки сухих грибов, колосьев пшеницы исчезли, саманная печь чернеет открытой давно не чищеной «пастью», на припечке глиняные горшки в засохшей, заплесневелой каше.

Угрим спал, возвышаясь на печи вздымающейся опадающей горой, забористый храп сопровождал крепкий похмельный сон. Разочарованная Дарина переступила порог под звуки рычания, свиста, перебиваемого сопением, запах перегара ударил в нос. Впрочем, чего она ожидала? Радушного приема? Перемен в отце? Глупо и наивно! Тихонечко подкралась, встала на цыпочки, заглянула в бородатое лицо, хмурое, грозное даже в забытье.

— Батюшка, — позвала чуть слышно.

Храп стих, мужик поерзал, замычал, приоткрыл глаз и сразу зажмурился.

— Голова, м-м-м! — прохрипел он, морщась от боли, в глотке пересохло, губы потрескались.

Дарина отпрянула, сраженная вонью, удержалась, чтобы не прикрыть нос ладошкой, страх, привычка повиноваться родителю брали над ней верх. Угрим раскачиваясь, кряхтя, перевалился на бок, не без труда сел, свесил ноги с печи, исподлобья глянул на дочь.

— Ишь, кто пожаловал, — голос мужика осип, во рту сухо, будто песка объелся.

— Батюшка, это я, — от волнения у девушки вспотели ладошки.

— Да уж вижу, — отмахнулся тот, как от назойливой мухи. — Чем обязаны?

— Вот, повидаться пришла.

— Повидалась? — раздраженно спросил Угрим, неуклюже сполз, проковылял мимо дочери к столу. — Ступай обратно восвояси.

Обида хлестнула девушку толстым кнутом, подступили слезы, покатились по бледным исхудалым щекам. В дверях показался палач, вид плачущей невесты разозлил его, лицо потемнело, глаза метнули молнии, сжал кулаки, быстрым шагом направился к Угриму. Вот так успокоил родитель дитяти, сейчас за это и получит сполна!

Дарина остановила палача, помотала головой, тихо сказала отцу:

— Прощаю тебе, батюшка, твою нелюбовь ко мне.

Круто развернувшись, она направилась к выходу, опустив голову, избегая недовольного взгляда Гордея.

— Постой! — оклик отца остановил ее, не поднимая головы, не оборачиваясь, она ждала. — Постой, Даринка, погорячился я, иди-ка, присядь за стол. — Обратился к Гордею, — дозволь с дочерью объясниться, ступай на двор, обожди.

Палач негодующе уставился на мужика, сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, но увидел умоляющий взгляд невесты и подчинился. Скрипнув от ярости зубами, он резко повернулся, направился к выходу, уже в дверях обернулся, пригрозил:

— Тронешь ее, шкуру спущу.

Дверь захлопнулась с грохотом и в комнате воцарилась мертвая тишина. Угрим собирался с мыслями. В дальнем углу комнаты стояло деревянное ведро с водой, он подошел к нему, зачерпнул горсть, шумно хлебнул с ладони, плеснул немного влаги в лицо. Движения тяжело давались ему, похмелье тому виной, медленно, по-медвежьи развернулся, добрался до скамейки, сел сам, позвал дочь.

— Присядь, потолкуем.

Дарина села.

— Говоришь, прощаешь мне грехи-то?

— Бог грехи прощает, — сказала Дарина, — я же прощаю твою нелюбовь ко мне.

— Что ж, благодарствуй, дочка! — в голосе Угрима не слышалось насмешки или фальши, он говорил от чистого сердца. — Я ведь и не надеялся, что ты когда-нибудь промолвишь мне эти словечки, поэтому не силился их заслужить. А столько поганости, сколько тебе пришлось вытерпеть от меня… Эх!

Мужик резко ударил себя по лбу, замычал, опустил локоть на стол и зарылся лицом в огромную мозолистую ладонь.

— Что ты, батюшка, — хрупкая девичья рука невесомо легла на отцовское плечо, — прошлого не воротишь, оставь.

— Ты пойми, Даринка, — не унимался Угрим, — я ж не спроста-то бесновался, злоба лютая душила, покоя не давала, а все от того, что ты мне не родная.

— Как? — словно громом пораженная, девушка не смогла сдержаться, руки затряслись, над верхней губой выступили капельки пота, лицо и грудь разукрасили алые пятна. Она ожидала услышать все что угодно, но это!

— Мать твоя, покойница, шла за меня, будучи на сносях от другого мужика.