Роман Комаров - Картограф [СИ]

Чернокнижник

- Сегодня пойдем на дело! - таинственным шепотом сообщил Витя. Филя невольно вздрогнул: так скоро, а может, лучше потом? Но он знал, что чем дольше откладывает поход за пергаменом, тем сильнее будет становиться тянучая боль в жилах. Вот уже третий день он маялся по ночам, не находил себе места в горячей, как печной камень, кровати. Сначала просто покалывало пальцы, это чувство не было приятным, но казалось знакомым. Оно напомнило Филе те дни, когда к ним с Настенькой ходил домой учитель музыки. У него была своя метода: прежде чем пустить ученика за инструмент, он заставлял прорабатывать пьесу на крышке стола. Если какой-то из пальцев зазевывался или путал порядок, он хватал его и с силой вдавливал на место. Живодер, сатрап! А стоило податься вперед, к клавишам, бил между лопаток ребром ладони и кричал: «Не сутулься!» Филе музыкальная премудрость так и не далась, а Настя за год разучила десяток прехорошеньких вальсов и одну мазурку. Потом деньги кончились, и учитель больше не приходил.

Зуд в пальцах усиливался при движении, постепенно растекаясь дальше, переходил в ладонь, предплечье, на второй день охватил шею и грудь. Стало трудно дышать, накатила боль, и вот уже Филя едва сдерживал стоны, боясь разбудить Витю и напугать домочадцев. Вскоре ему начало казаться, что все сосуды в теле вспыхнули беспощадным огнем, их жег изнутри кислый яд. «Карта, - мучительно думал он, кусая губы. - Я должен нарисовать карту. Нечем. Не на чем. О, о!»

И все же ехать и грабить молокан было для него хуже пытки. Никогда раньше ему не приходилось идти на преступление. Омар не в счет: тут он был в своем праве, хоть и произошла досадная ошибка. Но грабеж - это же так подло, так низко! Кто он будет после этого? Уголовник, презренный вор?

Следя за приготовлениями Вити, который преисполнился нездорового энтузиазма и передвигался исключительно прыжками, Филя искал способ, как избежать поездки. Может, Витя справится один? Или попробовать сторговаться: вдруг молокане продадут книгу, и не придется прибегать к насилию? Но в глубине души он знал: только грабеж, по-другому никак.

- Как ты думаешь, брать или не брать лягушку? - спросил Витя.

- А? - рассеянно откликнулся Филя. - Не знаю, а зачем нам она?

- Ты прав, нетренированная еще. Не дай бог убьют, - от слова «бог» Филина сонная артерия вспыхнула, как от огня. Он скривился.

- Да не бойся ты, дурашка, - улыбнулся Витя, не правильно его поняв. - Нас не тронут. Разве чуть-чуть. Зуб выбьют или руку высадят, тебе жалко, что ли? Уйдем живыми.

- Я не боюсь. Просто мне... не по себе.

- Заболел?

- Вроде того. Тошно, ломает.

- Э, брат, - досадливо сказал Витя. - У тебя трясуница!

- Чего?

- Погоди, сейчас принесу, - и Витя исчез на кухне. Он вернулся с большой кружкой, полной запаренного овса. - На, жуй.

- Ты уверен, что это поможет? - с сомнением спросил Филя, заглядывая в кружку. На мгновение ему почудилось, что зерна шевелятся и выпрастывают тонкие ножки.

- Уверен! Отец всегда так лечился.

Филя обмер:

- Твой отец картограф?

- Был. Чего ждешь, остывает! - нетерпеливо сказал Витя и тыкнул ему кружкой в нос. Филя неохотно заглотил овсяную распарку и вдумчиво ее прожевал. Жжение ушло, легкие расправились, кости больше не ныли.

- Так-то, - довольный Витя потирал руки, как муха, присевшая на портрет императора. - Если опять заломает, овес за печкой.

- А почему ты мне раньше не говорил, что твой отец картограф? - спросил Филя.

- Потому что это не твое дело! Был, и что с того?

- Вот откуда ты все про картографов знаешь!

- Слушай, умник, а не заткнуться ли тебе? - вдруг вспылил Витя. - Я с тобой об отце говорить не собираюсь, понял?

Бес внутри Фили тоже завелся и гнусно пел: «Узнай у него, узнай, спроси! Пусть расскажет».

- Хорошо, отца мы обсуждать не будем. Ты мне просто скажи, от него остался какой-то инструмент?

- Остался! В комоде лежит.

- Я возьму?

- Бери, можешь даже выкинуть. Мне он не нужен.

«Что же произошло? - думал Филя, копаясь в комоде. - Он их бросил? Ушел на промысел и не вернулся? Чего Витя так взбеленился? Спрошу-ка я Веру потихоньку».

- И не думай расспрашивать Верку! - крикнул Витя. - Узнаю - убью. Я не шучу. У меня в сапоге заточка. В один прекрасный день возьмешь и не проснешься, картограф.

Комод был полон старых тряпок, рваных женских чулок, заношенных до дыр платков, на дне лежал разрозненный маникюрный набор и вышитая гладью дамская сумочка, знававшая лучшие времена. Именно в ней Филя обнаружил стальной ланцет, на кончике которого было бурое пятно - след запекшейся крови. Витин отец не считал нужным содержать рабочий инструмент в чистоте. Помимо ланцета, Филя достал несколько полуистлевших очиненных гусиных перьев, маленький кусок пергамена, весь исполосованный и мятый, сложенную в три погибели промокашку и задубевшую губку. Он решил взять только ланцет, остальным побрезговал. Мало ли где шлялся этот картограф-отец?

Филя прокипятил ланцет в котелке, протер его чистой тряпочкой и долго любовался, как по резной ручке разбегаются световые блики. Металл поглощал тепло, словно жадный до крови зверек, при этом сам оставался холодным. Филя спрятал ланцет в карман: рано его кормить, он еще не готов к настоящей работе. Витя тем временем починял кольчугу: в последней драке с калмыками повредилась часть звеньев, и образовалась нехорошая дыра, в которую могли преспокойно попасть стрелой дикие молокане. «Не спасет кольчуга, - подумал Филя. - Если прижмут, ничто не спасет». Настроение час от часу становилось хуже, под коленками зарождалась дрожь.

Часы отсчитали девять ударов. На окна налипла густая ночь.

- Пора! - глухо сказал Витя. Он натянул кольчугу, вскинул на плечо котомку и пошагал к двери. Филя нехотя поплелся за ним, одеваясь на ходу. Они сели в автомобиль и молчали всю дорогу. Напряжение звенело в воздухе, как комариное облако в удушливый июльский день. По обочинам мелькали горбатые елки, на небо выкатилась луна. Минули поле, краем глаза Филя увидел, как по нему прострелил заяц. «Нехорошо. Ой, нехорошо! Повернуть бы назад!» Но Витя упрямо пер навстречу судьбе, втапливая педаль газа до упора. Вдали показалась деревня молокан.

Она была похожа на Малярово: такие же серые дома-завалюшки, однообразные некрашеные заборы, колодцы, занесенные дворы. Поднялся ветер. На крышах неистово завертелись кованые петушки. Витя погасил огни, сбросил скорость и весь сжался над рулем, как будто боялся, что его заметят.

- Вот оно! - наконец сказал он, притормаживая у обочины.

- Что?

- Молельная изба. Нам туда! - с этими словами он вышел из автомобиля. Филя проглотил ком в горле и последовал за ним. Деревня спала, лишь в редких домах мерцали огни, где-то далеко взлаивала собака. Молельный дом был заперт на амбарный замок. Над дверью моталась погасшая лампадка, под ногами хрустел коврик, насквозь пробитый льдом.