Галина Гончарова - Дар жизни

Неважно, сейчас это неважно. Надо не уплывать в свои мысли, а сосредоточиться на беседе. Майло как раз рассказывает, что я лечила госпожу графиню… и наш собеседник словно… делает стойку?

Да, у отца были охотничьи собаки. Вот они так же застывали – голова вперед, тело в струнку, лапы напряжены…

– Да, конечно. Пройдемте к Книге.

Книга Светлого. Артефакт каждого храма. Где-то она большая, где-то поменьше, но везде ее стараются сделать роскошной. Обтягивают переплет бархатом, усаживают драгоценными камнями, простегивают золотом. Иногда красиво, иногда это выглядит откровенно нелепо. Но камни есть везде, и я даже знаю почему. К драгоценным камням удобно цеплять заклинания. Вот и здесь – сапфиры, лазурит и жемчуг.

Сапфиры – приносят божественное благоволение, лазурит – верность и честность, жемчуг – свет и чистота [3] Камнем честности (и иногда, как ни забавно – юристов) считается не лазурит, а азурит, но я чуть модифицировала название, все равно их часто путают. Прим. авт. .

Я касаюсь переплета ладонью.

– Клянусь хранить врачебную тайну касательно графини Эрнан, никому не открывать, чем она болела, не рассказывать, не давать понять никоим образом, не разглашать секретов, касающихся ее здоровья. Да услышит мою клятву Светлый.

По жемчужинам пробегает легкий блик.

Услышано.

Майло Варн кладет руку на книгу.

– Я, Майло Варн, камердинер графа Эрнан, от имени графа принимаю клятву и свидетельствую, что господа Ветана будет свободна от нее, если молчание принесет вред ее жизни или здоровью. Да услышит меня Светлый.

Стандартная формулировка.

Я обещаю молчать, мне обещают, что клятва рассеется, если случится что-то… сложное. Например, меня спросит тайная королевская служба, бывало и такое. Иногда спрашивали, и жестко, и если кто-то не отвечал…

– Госпожа Ветана, – холоп чуть мнется. – Не могли бы вы осмотреть одного человека? У нас, в Храме?

– да, разумеется.

Говорить о плате за визит, конечно, не стоит. Так забавно…

Храмовники не брезгуют продавать верующим освященные образки, свечи, прочую пакость, которая якобы спасет, убережет и защитит, но стоит заговорить о том, что они должны заплатить за что-то…

Да как же ж можно?!

Они же Служители Светлого! Они выше такой гнусной материи, как деньги, ближнему своему (особенно им) надо помогать бескорыстно, а брать деньги с Храма – плохо. Кто бы мне объяснил почему?

Кстати, в Раденоре для них поставлены жесткие условия. Еще Александр Проклятый обрубил храмовникам хвост по самые уши. Им официально запрещено владеть землей, им запрещено строить больше пяти храмов в городе, налоги для них вдвое больше, чем для купцов…

Говорят, что когда Александр Проклятый заявил им, что Храм будет платить налоги, они возмутились. Мы же слуги Светлого. Вы и с него налоги драть будете?

Да, – ответил Раденор. – Так что платить будете десять процентов с доходов за себя и десять за него. Или маловато? Надо за него двадцать процентов брать?

Больше никто судьбу не искушал. И на тридцать процентов не нарывался.

Майло вопросительно смотрит на меня. Я опять задумалась?

– Да разумеется, – отвечаю я. И отвечаю правильно, потому что Майло кланяется холопу, а потом и мне.

– До встречи, госпожа Ветана.

– До встречи, господин Варн.

Майло уходит.

Мне становится неуютно в храме, но я упорно не показываю вида. Улыбаюсь, гляжу на холопа.

– Пройдем к больному?

– Да, госпожа Ветана. Идите за мной.

Холоп проходит в притвор, открывает небольшую дверцу и мы начинаем подниматься на второй этаж по винтовой лестнице… а ведь и правда… сколько я бывала в храме, но никогда не задумывалась, что тут есть еще, кроме места, в котором проводятся богослужения? А оно есть.

Настоящий дворец, кстати говоря. Лестница, по которой мы идем, сделала из мореного дуба, панели, которыми обшиты стены – тоже резной дуб, выглядит чуть мрачновато, но сделано все с таким вкусом, что даже жаль. Такое надо показывать людям, а здесь – это достояние горстки храмовников. Неприятно.

Я иду по коридорам Храма, в которые пускают далеко не каждого, а вот гордости нет. И радости тоже нет. Есть усталость и неприятие происходящего. И когда передо мной открывается тяжелая дверь, я послушно делаю шаг вперед.

Под одеялом лежит больной человек. Наверное, больной. Желтоватое пергаментное лицо покоится на подушке, Поверх одеяла лежат старческие кисти с синими узловатыми венами, в комнате душно и неприятно пахнет благовониями – в храмах не чувствуют меры. Они так пропитываются этими запахами, что не понимают, как людей может мутить от их избытка. Меня вот подташнивает – или это от волнения?

Но внешне я стараюсь не выдать себя. Присаживаюсь на кровать, беру мужчину за руку, слушаю пульс.

Сложнее всего – не выпустить свою силу. Но я знаю, на чем попадаются маги жизни. Именно на сострадании, а еще – на привычном использовании силы жизни.

Привычном.

Бабушка многое объяснила мне, когда поняла, что происходит. Рассказала, как искали магов жизни. Как подставляли им безнадежных больных, как провоцировали на вспышки, как…

Может, за это время и что-то новое придумали, но пока я смогу – я буду держаться.

Мягко расспрашиваю мужчину о симптомах болезни, собираю сведения, выслушиваю, что он ел, что пил… мужчина жалуется на боли в пояснице, и я прошу его перевернуться. Как легко было бы сейчас прощупать его своим даром!

Определить, что там с почками, застужены они или нет, если да – то насколько, может, даже и подлечить… Держись, Вета.

Хорошо уже то, что вчера я выплеснулась до донышка – и сейчас мой дар не рвется наружу. Я спокойно держу его в клетке. Я умею, я справлюсь.

Это как представить внутри себя маленькое солнышко. Но сейчас на небе тучи, и я вся непроницаемо-серая и хмурая. Оно есть, оно внутри, но кто его увидит?

Обычные люди примерно так и выглядят. Кажется, я прохожу проверку, потому что мне тоже задают обычные вопросы.

Давно ли я лечу людей, сколько у меня умирает, сколько выживает, почему я занялась этим ремеслом…

Ответы у меня есть. Они все правильные и честные.

Давно ли? Да с детства, как соображать стала.

Сколько у меня умирает? Не больше, чем у других лекарей. Выздоравливает столько же. Многое зависит от болезни, с которой обращаются, что-то ни один лекарь не вылечит.

Почему я решила заняться этим ремеслом? Во-первых, верный кусок хлеба в любые времена. Во-вторых, мне было интересно, мне это понравилось, мне так хотелось. Какие еще могут быть причины?

Кажется, храмовники недовольны, но меня это мало волнует. У меня свои вопросы.

Что если, что пили, не простужались ли, с какой частотой ходите в туалет…