Оксана Демченко - Сын тумана

– Дурные сплетни, – рявкнул на весь шатер Черный принц. Повернулся к Бертрану, хлопая его по плечу исключительно по-родственному. – Слушай, ваши поплыли на запад, дело занятное. Нам бы золотишко не помешало, если там что найдется, не молчи. Мои наемники – ну, сам видел, парни не промах. Дороговато встали, но уж когда надо и когда вскладчину, то это…

– Принц, вы хотели побеседовать с доном Оллэ, – напомнила королева, морщась и едва сдерживая себя, чтобы без поспешности прервать поток опасных слов. – Он здесь и спрашивал о вас. Хакобо проводит.

Радующий взор желчно-нездоровым видом и перекошенным лицом король Галатора отвернулся и покинул шатер, не прощаясь. Повелитель Тагезы покосился на заметный животик Изабеллы, подцепил под локоть «брата своего» Бертрана и повел прочь, шепотом намекая на пользу близкородственных союзов и свою исключительную склонность ценить долгосрочные перспективы. В конце концов, мир велик, и объединяться можно и нужно, усиливая позиции юга в большой политике. Королева погладила живот и усмехнулась. Родня из Тагезы, ядовитой занозой торчащая в душевной ране детских воспоминаний и привязанностей… Родня, готовая воевать на стороне врага – а затем, как ни в чем не бывало, подбирать партию для нерожденного еще ребенка. Стоит признать: с Армарой отношения хороши именно у тетушки, и если родится девочка, был бы прямой смысл помириться на время и обдумать общую выгоду.

– Новый посол Алькема, – шепнул в ухо все тот же юный дон, оставшийся безымянным и продолжающий надлызать некстати и без такта. – Там, вне шатра. Он настаивает…

– Мальчик, убирайся с глаз моих, – посоветовала королева. Пригласила патора занять соседнее кресло. – Каюсь, я сегодня грешна, гнев и гордыня, увы… Но все решительно не готовы признать очевидное: договор подписан, и настаивать в этот день могу только я. Это слегка кружит голову. Факундо, я вам благодарна, вы поддержали меня, хотя могли воспрепятствовать многому. Почему так?

– Не все строители Башни единой равно оценивают способы, допустимые для возведения стен её и главного всхода, – посетовал патор. – Мой предшественник Паоло, да не оставит его провидческая сила, полагал ересью и университет, и врачевание, и много иных дел, согревающих мою душу. Может статься, он ближе к Мастеру… Но теперь в этой стране вы решаете, что дурно и что хорошо. Вы пожаловали университету право называться королевским, вы передали в его библиотеку ценнейшие труды. Полагаю, такой путь строительства ступеней праведности весьма хорош. Я допускаю порой, что признание ереси Алькема частью жизни грешных людей, не требующей немедленного искоренения вместе с указанными людьми – не зло. Их лекари должны отдать Башне то, что мы сочтем благом.

– Начнут они с передачи в университет трактатов, составленных Абу. Вот только откуда бы взяться новому послу, если мирза Абу погиб в ночь, только что? – задумалась Изабелла и жестом разрешила впустить тех, кто ждал приема.

Пожилой южанин долго и старательно кланялся, припадал лбом к ковру, повторяя приветствия на двух наречиях и стараясь соблюсти все правила вежливости. Наконец он счел церемонию исполненной и, не поднимаясь с колен, принял у спутника сверток, извлек бумаги, украшенные гроздью печатей. Протянул, чуть подождал и по милостивому кивку Изабеллы сам развернул доставленное, вдохнул всей грудью – и гнусаво, нараспев, зачитал послание.

Эмир желал «сиятельной звезде Атэрры» крепчайшего здоровья и полнейшей победы над врагами. Эмир длинно, косвенными словами, соглашался признать законным новое положение своего края, как «обособленной части» Эндэры. Далее, удивляя королеву, правитель юга обрушивался с многочисленными упреками на мирзу Абу, «предателя с черной душой, лишенного отныне змеиного яда и потому безопасного». Эмир отрекался от сына и отдавал его жизнь и смерть – явно подразумевая второе – в полную власть правителей Эндэры. Посланец дочитал письмо, помолчал, стараясь прогнать тень печали, слишком заметную на его лице. Справившись, он достал второе письмо, объявляющее его самого новым послом Алькема.

– Если будет дозволено похоронить мирзу после казни… по нашему обычаю, – сбивчиво пробормотал южанин, кланяясь снова так, чтобы коснуться лбом ковра и заодно спрятать лицо. – Позвольте просить вас…

– Адела! – королева возмущенно отшвырнула веер и жестом предложила герцогине не мешкать и подойти ближе. – Переведи с вашего южного еретического на здешний политический: что все это означает? Мне дурно, язык маари проще в понимании!

– Мой брат прогневил служителей веры, – шепнула Адела, бледнея и испуганно глядя на бумаги. – Отец искал способ сохранить мир внутри края и не утратить надежду на благополучное разрешение переговоров с вами. Он полагал, что Абу впал в Атэрре в немилость и желал сделать вам подарок… В Алькеме иногда приносят голову врага в мешке. Это знак высокого доверия. Не будет мести, не будет долгов и не будет спора. Алькем теперь слаб, у нас больше завистников и врагом на юге, чем здесь, нам нужен мир.

– Ну да, любой ценой. Милая у вас семейка, я уже ощущаю родство, – хмыкнула Изабелла. Потянулась за веером, довольно отметила: Адела успела нагнуться и подобрать вещицу, подала вежливо, соблюдая церемонии, но без задержки. – Вот мое решение, посол. Абу мог быть сколь угодно мерзким еретиком и насмешником, однако я обязана ему жизнью трижды – своей, наследника и нерожденного ребенка. Мало кто в ночном бою отдал короне больше, и не важно, чем руководствовался – выгодой, долгом или пониманием того, что вернуться ему некуда… и дома его не ждут. Вы сообщите эмиру, что его сын погиб достойно, Адела составит подробное письмо. Я дозволяю похороны по обычаю юга. Более того, я допускаю право сторонников мирзы чтить его память, именуя величайшим лекарем Эндэры. В обмен требую полного отчета по делам и союзникам нэрриха, именуемого сыном песка. Он предал нас всех. Если желаете порадовать меня мешком, набитым дохлыми врагами… Что ж, извольте. В жизни не наблюдала зрелища приятнее, чем прыгающая по кочкам голова сына песка, чей клинок не дотянулся до моей шеи!

Изабелла отдышалась, обмахиваясь веером и постепенно успокаиваясь. В шатре было исключительно тихо, слуги замерли бледными изваяниями. Патор перебирал четки, без высказанных вслух слов творя молитву Мастеру о ниспослании покоя и милости: Изабелла разобрала ритм перебора костяных шариков. Герцог сидел и, кажется, опасался пошевелиться, со своеобразным восторгом вслушиваясь в эхо сказанного. Посол не поднимал головы, пришибленный недоумением. И только Адела сияла искренней безмятежной улыбкой, делающей её воистину похожей на брата если не чертами лица, то особенным блеском глаз и умением иногда забывать, что на свете есть страх. Валериан негромко прокашлялся, скрипнул тростью, поднимаясь из кресла.