Оксана Демченко - Сын заката

Ноттэ тряхнул головой, заставил себя очнуться. Поглядел вперед и вверх, ощущая, как растет боль в шее, как она перетекает в резь и засоренность глаз. Бой был вне возможностей Ноттэ по скорости. Насколько сильно повреждена шея, еще предстоит понять, а вот окровавленная рука двигается кое-как, и уже очевидно, что от локтя и ниже она онемела: значит, травма серьезная.

– Не научил, но подсказал и даже вроде бы подтолкнул, – тихо пояснил Ноттэ. – Абу, как ты оказался здесь?

– Брат заключил договор с покойным Эо, заранее выплатил ему золото, – Абу сел рядом с Ноттэ и жестом позвал своих людей с кувшинами воды и полотенцами, сам подхватил онемевшую руку и помог омывать. Осторожно прощупал и устроил в косынке-повязке. – Я кроткий человек и ученик Оллэ, но если я замечаю предателя, что-то во мне меняется… К тому же математика – моя слабость, я не только вычислил недостаток золота, но определил пути и срок его исчезновения из сокровищницы отца. Знаешь, когда я гневаюсь, мне обычно говорят правду. Это даже обидно: спроси по хорошему – не ответят, но стоит грубо напугать, все расскажут и проявят рвение.

– Значит, рвение, – усмехнулся Ноттэ, упрямо смывая здоровой рукой кровь с больной, обездвиженной. – Что стало с твоим братом, о кроткий ученик?

– Шелковый шнур и никакой огласки, – не меняясь в лице, все так же доверительно ответил Абу. – Он желал начать большую войну. Это для нас убийственно, однако же он полагал иначе и купил за проливом тридцать тысяч сабель. Дикие люди пустыни пришли, они славные воины, и вдруг – оскорбление и удар в сердце: некто сообщил им о гибели Оллэ от рук неверных. В единый миг война сделалась неизбежна без всякого участия Эндэры. Ты ведь знаешь, за проливом в любом племени чтут закон бога и слова его пророка, но превыше уважают Оллэ, дарующего воду и здоровье. Учителя именуют нисшедшим к нам воплощением высших сил и повелителем колодцев. А что может быть важнее колодца в пустыне?

– Так у вас еще и война, – Ноттэ добрел до шатра и сел, сгорбился. – Ну и год… все вкривь.

– Войны пока что нет, отец дал слово найти убийцу и жестоко его покарать, – Абу хищно прищурился: – тебе не нужен труп?

Ноттэ покачал головой и прикрыл глаза, перемогая волну жгучей боли, исходящей от клубка раха, бьющегося в ладони чужим колючим пульсом.

– Ты ведь знаешь, тело нэрриха нельзя сохранить, мы настолько не люди, что после отделения раха плоть буквально впитывается в твердь.

– Я уже подал знак, свидетели свершения мести эмира скоро прибудут. Они ждали предателя в засаде на тропе, рядом, – пояснил Абу. Обернулся к выглянувшему из шатра пленнику, низко поклонился и расцвел сладчайшей из своих улыбок. – А вот и гость. Позвольте вас приветствовать, о сиятельный герцог Траста, честь и разум прекраснейшей из долин – Сантэрии. Довольны ли вы одеждой и угощением? Готовы ли вы после столь скромного отдыха выступить в дорогу? Увы нам, это неизбежно, я вижу, наш друг Ноттэ спешит. Я желал бы проводить вас во дворец отца и воздать вам хвалу, как почетному гостю, но обстоятельства сильнее меня. Вы вряд ли задержитесь в нашем благодатном и мирном краю, увы… Однако же я смею надеяться на новую встречу, даже если вы не соизволите выделить мне скромное место в вашей блистательной свите.

– Абу, это которое из твоих лиц? – хмыкнул Ноттэ, приходя в спокойное настроение, столь желанное и труднодостижимое после изъятия раха и мук усвоения принятого.

– Дворцовое парадное, – охотно откликнулся пятый и, стоит добавить, любимый сын эмира. – Ноттэ, я еду с вами. Это не обсуждается. Мы не можем воевать, мы устали, гибели Оллэ нам не простят на юге, исполнения его пожеланий – тем более. Сын шторма был настойчив в идеях веротерпимости, противных самой природе веры в единого Бога. Но…

– Но когда твоя кротость иссякает, даже веротерпимость кажется не худшим из путей отступления, – рассмеялся Ноттэ. – О, многоликий Абу, ядоточивый лекарь и лживейший из праведников, живущих во грехе… – Нэрриха смолк и посерьезнел. – На севере чума. Там, за седловиной перевала – чума, город гибнет. И если я не расстараюсь и не совершу чуда, в чем я отнюдь не силен, участь долины будет предрешена, и это – лишь начало худшего. Эо, как я припоминаю по прежним разговорам с ним, полагал людей опасной болезнью мира. Если исходить из его логики, чума – лечение.

– Стоит ли герцогу ехать на север? – поинтересовался Абу, стирая с лица улыбку и делаясь собранным.

Юный владетель земель Сантэрии прокашлялся, стараясь обратить на себя внимание и заодно пробуя голос. Ноттэ ободряюще улыбнулся – на долю Валериана пришлось многовато испытаний и для взрослого, в одну ночь он был пленником, рабом и гостем. Нынешнее намерение самостоятельно определять новую роль весьма похвально – и достойно человека высокого происхождения и немалой ответственности. Валериан провел рукой по халату, поправляя непривычное одеяние и заодно пытаясь упорядочить мысли.

– Я поеду в Тольэс, это мой город. Я не имею права покинуть его в такое время. Сын штиля сказал, что гранд при смерти, что первыми погибнут те, кто обладает властью и должен поддерживать порядок в крепости, что будет паника. – Валериан покосился на Абу, человека чужого и опасного. – Он еще сказал, что оплачены люди, завезено оружие, самое позднее завтра в Тольэсе начнут резать иноверцев, да еще и именем короля. Вам нельзя туда.

– Со мной можно, – усмехнулся Ноттэ. – Герцог, вы правы и в своем намерении вернуться, и в умении видеть угрозу для южан. Вы правильно заметили опасность смуты, поднятой против короны, а также угрозу раскола страны через ссору соправителей – Бертрана и Изабеллы. Но я намерен настоять на присутствии в отряде Абу и его людей. Окажите мне такую услугу.

– При чем же тут… он, – запнулся Валериан, не подобрав должного титула для хозяина шатра.

– Мирза Абу? Увидите. По коням, мы истратили немало времени, а оно бесценно. – Ноттэ виновато пожал плечами. – Стыдно признать, я самоуверенно полагал возможным вернуться через ущелье Боли. Я думал так до того, как ступил на путь, гиблый даже для опытного нэрриха.

– Ты прошел, – восхитился Абу. Он жестом потребовал коней и так же без слов распорядился судьбой лагеря. – Оллэ гордится тобой оттуда.

Абу первым принял повод, ласково погладил коня и со вздохом поклонился гостю, уступая ему даже это – своего любимого скакуна. Валериан просиял, взлетел в седло одним движением – кажется, мгновенно забыв плен, сомнения и усталость. Ноттэ же успел отметить короткое движение руки сына эмира: только что мирза Абу решил судьбу неподвижного коленопреклоненного человека на пороге шатра. Тот, нет сомнений, служил брату Абу и по приказу своего хозяина, уже казненного, надел на шею герцога – рабский ошейник…