nastiel - Кровь и туман (СИ)

– Если бы, – Эдзе тяжело вздыхает. – От вас и не скроешь, и не скроешься. Липнете, как банный лист к одному месту. Просто из-за ваших дурацких правил я не могу находиться в штабе дольше четверти часа. А мне, я повторюсь, потребуется пара суток.

– Ладно, – протягиваю я недовольно. – Но при одном условии.

– Никаких условий, милочка. Это в ваших интересах.

– Пусть Шиго присутствует при всём процессе, – всё-таки прошу я. – Вы ей обещали.

Эдзе отрывается от своих дел, чтобы подарить мне полный удивления взгляд.

– А почему, позволь поинтересоваться, ты доверяешь моей дочери больше, чем мне?

– Они с Ниной нашли общий язык в том прошлом, в этом же они и вовсе были влюблены. Нина ей небезразлична, и она не позволит вам причинить ей вред.

– Обидно, конечно, такое слышать, – Эдзе наигранно дует губы. – Я ведь ни разу вас не подводил!

Несмотря на всю абсурдность, Эдзе прав. Последствия, которые вела за собой его помощь, и цена, которую за неё приходилось платить – это одно, но, так или иначе, он всегда помогал нам.

– Простите, – бурчу я себе под нос, надеясь, что до Эдзе это не дойдёт, а совесть моя очистится.

Однако губы мужчины кривятся в улыбке.

– Только разве что по доброте душевной. И, будь любезна, встань вот здесь, – он показывает мне на место, где до края крыши и шага нет. – Чтобы ветер не мешал.

Я выполняю его просьбу.

Приготовления к ритуалу продолжаются. Так, спустя некоторое время, густая жидкость из чаши, напоминающая мне смолу, перекочёвывает на крышу в виде контуров незнакомого символа: круга в квадрате, разделённого двумя параллельными линиями на три части. Первую Эдзе заполняет чем-то сыпучим, имеющим кристаллическую форму и приятный глазу зелёный цвет. Центральную – как мне кажется, битым стеклом. Чтобы заняться последней, Эдзе достаёт из гримуара тот самый тонкий нож.

– Руку, – требует он у меня.

Собираясь с мыслями и собирая в кучу оставшуюся храбрость, я прокручиваю в голове все порезы, которые когда-либо получала. Всё равно это не помогает – когда Эдзе быстро проводит ровную линию вдоль моей ладони от запястья и до кончика среднего пальца, я вскрикиваю.

– Вы собрались меня зарезать, что ли? – спрашиваю я.

– При всём желании… – начинает Эдзе, но то, что он говорит дальше, я уже не слышу.

Ноги предают меня, и я падаю в сторону, наваливаясь на Эдзе. Тёмно-бордовая, практически чёрная кровь, несмотря на неорганизованную естественную потерю, падая на крышу, пачкает только последнюю треть круга. Его граница, очерченная смоляной жидкостью, вспыхивает многочисленными искрами, на глазах твердеет, превращаясь в камень, и тут же даёт трещину, сквозь которую просачивается красно-оранжевый свет, даже через затуманившую зрение пелену виднеющийся мне языками пламени.

– Я предупреждал, девочка, – басит Эдзе, помогая мне выровняться. – Десять из десяти.

Других слов ободрения мне от него ждать не стоит.

– Десять из десяти, – повторяю я сквозь сжатые зубы.

Порезанную руку от пальцев и до локтя совсем не чувствую. Сейчас я не смогу вспомнить, как много нужно потерять крови, чтобы двинуть ноги, но по ощущениям, когда тело держится в вертикальном состоянии только лишь за счёт чужой грубой хватки, я понимаю, что максимально приблизилась к этой границе.

Даня говорил, мы по-настоящему можем видеть предел лишь тогда, когда оборачиваемся назад на то, что сделали, и понимаем, что момент, когда стоило остановиться, остался в прошлом. Полагаю, Дане никогда не подворачивался шанс умирать, истекая кровью. Потому что вот он – предел. Я не просто вижу его, а чувствую в том, как рана внезапно перестаёт болеть, а онемение поднимается выше к плечу.

“Ладно, Романова. Соберись”.

Нина того стоит. Я это заслужила.

Я делаю глубокий вдох, затем долго выдыхаю.

Десять из десяти. Я готова.

Эдзе словно чувствует это. Возможно в том, что я начинаю увереннее стоять на ногах, а может он просто не первый раз проводит такие ритуалы и знает, когда стоит продолжать. Он просит меня встать на выступающие за края квадрата линии.

– Только носками, – предупреждает он, словно это очень важно.

Я слушаюсь.

Мне кажется, что под ногами зыбучие пески. Я знаю, что это невозможно, но стопроцентной уверенности нет, и приходится притворяться.

Притворяться, что я в порядке, когда земля буквально уходит из-под ног.

Насколько сумасшедшей я покажусь любому психиатру, по шкале от одного до десяти?

Десять из десяти, – эхом раздаётся в голове.

Эдзе берёт мою порезанную ладонь и прижимает к одной из страниц гримуара. Я чувствую жжение, перерастающее в нечто нестерпимое. Из горла вырывается крик. Я дёргаю рукой, пытаясь вернуть её, но Эдзе держит не по-человечески крепко.

Язык, на котором он читает заклинание, напоминает смесь английского, итальянского и китайского. Я пытаюсь вслушиваться в слова, чтобы отвлечься от боли, но это становится невозможным, когда она переходит на новый уровень.

Ещё некоторое время назад мне было холодно, но теперь футболка под курткой липнет к спине из-за пота, а пелена перед глазами из прозрачно-серой превращается в густой молочный занавес.

Я снова кричу.

Ритуал длится целую бесконечность. Я не понимаю, что именно делает Эдзе, потому что спустя некоторое время окончательно теряю зрение. Помутнённый рассудок заставляет поверить в то, что я умираю несколько раз подряд.

В неопределённый момент я отключаюсь, и меня уносят воспоминания, контролировать появление которых я не могу. Вокруг меня люди, которых я когда-то знала, включая и тех, с кем познакомилась в теле Аполлинарии. Я в комнате, полной знакомых незнакомцев. Они говорят наперебой, пытаясь до меня достучаться, и с каждым произнесённым ими словом общий шумовой фон множится, обретая физическую форму сильного ветра и сбивая, растворяя собой людей, стоящих дальше всего.

Так вскоре в комнате, полной знакомых незнакомцев, остаётся лишь один.

– Христоф, – зову я.

Так я понимаю, что всё закончилось. Боль проходит, оставляя после себя горький привкус крови на языке.

Я снова на крыше. Кроме Эдзе рядом со мной никого нет. Ведьмак следит за чем-то, запрокинув голову, и я, следуя направлению его взгляда, нахожу в небе тонкую змейку чего-то серого. Оно направляется к нам и находит своё пристанище точно в магической чаше, поставленной на выступ крыши, где совсем недавно бурлила смоляная жижа.

Всё, что осталось от Христофа. Он умер злодеем, но стражи всё равно решили отдать ему должное, предав прах защитному полю по всем законам, и это кажется мне правильным.

– Зачем он вам нужен? – спрашиваю я.

Пока пепел не разлетелся из-за поднявшегося ветра, Эдзе поспешно накрывает чашу узорчатой крышкой.