Ирина Шевченко - Там, где горит свет (СИ)

- Заорешь, убью, - тихо предупредил он, зажав ей рот. Большие голубые глаза, болезненно блестевшие на худеньком бледном личике, от страха сделались просто огромными. – Поняла?

Она моргнула, показывая, что поняла, и Валет убрал ладонь.

- Кто та…

Закончить вопрос вор не успел: девушка – девочка? – судорожно всхлипнула и зашлась хриплым кашлем. На потрескавшихся с мороза губах появилась кровь. Чахоточная, что ли?

Тьен отстранился и сел рядом, дав ей возможность подняться и отдышаться.

- Кто такая? – спросил он, когда она успокоилась и утерла рот. Старался говорить резко, но не вышло: жалко стало болезную.

- Я… я…

Девчонка с сипением втягивала воздух, и ему показалось, снова сейчас закашляется. И еще показалось, что где-то ее уже видел. Только где?

- Я живу здесь, - выговорила она наконец.

- Одна?

- Нет. – Валет внутренне напрягся. – С… с Люком.

Вор не позволил себе вздохнуть с облегчением, но успокоился: Люком она называла ребенка. И все же решил уточнить:

- А родители? Кто-нибудь из взрослых?

Девчонка открыла рот, что-то такое промелькнуло в ее лице, что он без слов догадался: поняла, что сглупила, сказав, что тут никого больше нет, и думает, как бы выкрутиться. Но, видно, не придумала.

- Мама умерла. Отец… на работе. Скоро вернется!

Все-таки попыталась. Валет снисходительно усмехнулся.

Но где же он ее видел? Русые волосы, смазливая мордашка, ручки-веточки? Не в слободе, точно. Да и этот дом, судя по простой, но приличной обстановке, большим окнам и маленькому садику, который с трудом, но можно рассмотреть за исписанным морозом стеклом, стоит не на территории колоды – там все больше утлые хибарки или двух-трехэтажные клоповники-доходки.

- Как я здесь оказался?

Она не ответила, только уткнулась носом в согнутые коленки.

Сама приволокла? Зачем?

- Одежда моя где? Ботинки?

Девчонка непонимающе захлопала пушистыми ресницами и выдавила через страх:

- Не было никаких ботинок.

Верно, забыл: ботинки сам в реке сбросил.

- А остальное?

Она ткнула пальцем в сторону камина, рядом с которым развесила на стуле его брюки.

- А рубашка… рваная была.

Вор поднялся, ощупал штаны: просохли. Тут же натянул.

Заметил на каминной полке свой портсигар, обрадовался – уже не пустой! – и сунул в карман. Девчонка отреагировала странным взглядом, будто он на ее кровное покусился. Потом тоже поднялась с пола, рассеянно осмотрелась и неожиданно завопила так, что у Валета уши заложило:

- Ты что натворил?! Зачем?! Гад неблагодарный! Я его… А он! Ты… ты…

Она опять захрипела, закашлялась, а Тьен так и не понял, из-за чего крики.

Огляделся, выискивая причину злости. Вроде ничего он тут не сломал, не перевернул, пока был без сознания. Комната, как комната. Платяной шкаф с зеркальной дверцей, рядом – книжный с порожними полками под толстым надтреснутым стеклом… Но стекло – это точно не он: трещина старая, уже и потемнела от пыли… Кровать без матраса, стол… На столе рядочком горшочки и баночки, где с землей, где с водой, – ни один не перекинут. Да и невелика беда, если бы что-то уронил: все равно в них сплошь сухие листья да веточки понатыканы, не настоящие же цветы!

- Цветы, - засипела девчонка, схватившись за грудь, а в глазах заблестели злые слезы. – Все мои цветы!

Кинулась на него с кулаками, но куда ей, пигалице?

- Угомонись, дура! – Тьен зажал девчонку крепким хватом, чтоб не рыпалась. – Не трогал я твои цветочки. Поливать чаще надо было!

- Поливала. С вечера… зеленые… Все ты…

Ее снова скрутил приступ кашля. Точно, чахоточная, и связываться неохота. Но когда зашла речь о цветах, вспомнил: лето, набережная, а еще до этого – аптека старого Ганса в слободе.

Вот и сочлись.

- Не трогал я твои цветы, - повторил он, дождавшись, когда ее отпустит кашель. – И спасибо, что помогла. Не забуду.

Девчонка поелозила кулаком по лицу, размазывая слезы, и хлюпнула носом.

- Шмотье какое-нибудь на меня есть? Одежда?

- Найду, - буркнула она сердито.

- Вот и ладно. Стемнеет, уйду, не боись.

- Было бы, кого, - неожиданно огрызнулась мелкая.

Она и была мелкая: тринадцать-четырнадцать, не больше. Но не из пугливых. Кутается в широкую вязаную кофту, жмется, словно от страха, а глазками-то так и шарит вокруг, чем бы тяжелым его хватить, если что…

- Звать тебя как, спасительница?

- Не твое дело!

- А если малого спрошу?

Девчонка зашипела, ощерилась: того и гляди, снова бросится, только на этот раз не с кулаками, а зубами в глотку вцепится.

- Только посмей к нему подойти!

И не дура ли? Сама в дом притащила, а теперь спохватилась, что добрые дяденьки на улице с дырками в груди не валяются.

- Софи, ты скоо? – послышалось из соседней комнаты.

- Софи, значит, - ухмыльнулся Валет. – Красивое имя. В общем, так, Софи. Я добра не забываю, рассчитаюсь при случае. А пока барахлишко мне, какое есть, подыщи, и разойдемся.

- Самого как зовут? – осмелела девчонка.

- Меня не зовут, - осклабился вор. – Я сам прихожу.

- Угу. Или приносят тебя полудохлого.

Она вышла из комнаты, зло хлопнув дверью, а в коридоре, он слышал, снова надолго закашлялась.

Лечиться ей, дурехе, надо… А не задохликов по снегу таскать, да-а-а…

Валет в который раз с удивлениям прислушался к своим ощущениям: боли не было. Совсем. Потыкал пальцем в повязку – вроде что-то кольнуло. На нем и прежде все, как на собаке, заживало, но чтобы сквозная рана за одну ночь затянулась? Чудеса, да и только. А в чудеса Валет уже лет десять как не верил. Но и разумного объяснения случившемуся не нашел, отложил на потом.

Прошелся вперед-назад по маленькой комнатушке, поглядел на усохшие листики в горшочках, пожал плечами: хлопотное это дело, цветы выращивать. Тем паче, дом нездоровый какой-то. Девчонка, вон, от чахотки доходит, а в углу - мышь дохлая валяется.

Дома Софи стало совсем плохо. А еще и парень этот… И винить некого: сама пожалела, сама притащила. Сама не додумалась сразу убрать дорогой портсигар в тайник.

И цветы, все до единого, пропали. За одну ночь! Неужели от внезапного тепла, от того, что камин с вечера растопила? Хотя какая теперь разница? Как бы там ни было, а к праздникам ни фиалок, ни гиацинтов, ни дополнительного заработка…

Расплакалась сразу, но слезами горю не поможешь.

- Софи!

Люк звал, обещала ведь скоро прийти.

- Я тут, маленький, - через силу улыбнулась она, заглядывая к братишке в комнату. – Сейчас чаю заварю, с малиной. Хочешь?

Перетертой с сахаром малины осталось всего полбаночки. Сразу казалось, что много, ели ложками, а последние недели, когда девочка сообразила, что сделанных запасов до весны точно не хватит, стала класть только в чай и только Люку. Но сегодня придется и себе положить немного, а после под одеялом отлежаться, пропотеть, как следует, чтоб простуда отпустила.