Виталий Сертаков - Мастер Лабиринта [СИ]

Сердце частило. Горьковато-солёный адреналиновый привкус заполнил рот. Я знаю, что галлюцинирую, но моё тело не знает - для него всё ужасно и реально. Меня трясло: от страха, от ужаса - и от отчаянья.

Это конец. Всё здесь - для меня конец.

- Хааги. - Охрипнув, перешёл на шёпот Константин. - Нееша. Фаармагаари, Зелр, Зелр, Зелр, Вассад, Ллеа. Нуоваши дорва митои. Никше тои. Тои ни реджа, же сефаи. Рра де те. Ре! Фаллуа Ре!

Новый поток слов был тише, спокойнее. Звук голоса подчинил моё перепуганное тело и бессмыслица успокоила, как колыбельная. Заполнила пустоту, которую выгрыз своим появлением паук. Тонкие ручейки спокойствия входили в меня. Очищали дыхание и взгляд.

Тихое спокойствие. Лёгкое и ничего не обещающее. От него мир светлел.

Я слушал гипнотические слова, что нашёптывал Константин. Смотрел на странные надписи, что он процарапывал в мягком коралле, и позволял их ритму подхватить моё дыхание и пульс моих мыслей. Почему я решил, что все так ужасно? Я знаю почему, но чувства и объективные причины - это ведь разное. Отдельное. Я смешал их и запутался. Как запутываюсь в лабиринте, думая, что он целостен. Он не целостен, в нём главное - пустоты.

Ритм странных слов освобождал место для вдоха, место для Я, потому что сам был пустотой. Формой без содержаний. Ячейками, куда я могу поместить своё беспокойство - и не беспокоится ни о чём.

Я сидел с открытыми глазами, чуть покачиваясь, обняв себя - чувствую себя странно, но, это светлое и приятное состояние. Впервые за много месяцев я спокоен.

Константин мягко осел, прочертив на стене косую линию вниз. Расслабленно лёг на бок, на залитый водой пол. Вода поднималась по его одежде, пропитывала её, словно тянущийся к солнцу вьюнок.

Преодолев желание тоже свернуться клубком, я подошёл и присел рядом.

Константин улыбался. Он сжимал ржавую железку, которой писал - до белизны в пальцах и синевы у ногтей.

Спокойствие внутри мягко уверяло: пусть будет, что будет. Что бы ни было - всё правильно.

Поэт шевельнулся неловко. Я помог ему сесть и прислониться спиной к стене. Он так и сидел, в воде, закрыв глаза и улыбаясь. С влажным уставшим лицом и подрагивающими губами.

Я подошёл к исписанной стене. Поднёс ладонь к буквам. Они отстали от поверхности коралла, притягиваясь к пальцам, как наэлектризованные кусочки бумаги. Я смогу снять их, достаточно «потянуть» воображением - как в старой игре да Винчи. Угадывая образы, предчувствуя.

Спокойствие переполняло меня. Уверенность. Благодарность. Буквы из коричневых переливались в черноту и двигались за моей рукой, они были частью меня. Родными мне.

Я могу управлять линиями, из которых они состоят, словно оружием.

Линии - это оружие.

Творчество - это оружие.

Пьянящая восторженная сладкая мысль. Вот - истина. Линии - оружие против бесформенности. Они прекрасны и могущественны. Они порождают высшую форму. Поэтому я могу ими взять любую из форм, любой из образов, исправить его или создать. Или уничтожить несовершенное.

Но даже действие не имеет высшего значения. Высшее значение - у осознания, что эта власть в моих в руках. Она всегда была со мной. Это власть то, как я вижу, и как оживают линии, уходя из-под грифеля карандаша.

Буквы, написанные Константином, мерцают на стене. Отделяются от поверхности коралла, выступая на несколько сантиметров. Тянутся ко мне.

Я шёл по периметру зала, и вёл пальцами по стене, улыбаясь тому, как начертанное подчиняется мне. Само. Я не делаю ничего для этого. Это физика нового мира, новые законы, которые я открыл. Мне так радостно, как радостно первооткрывателям.

Константин сполз по стене и завалился лицом вниз. Уснул. Ничего, пусть отдохнёт. Я понимаю, он устал. Проходя рядом с поэтом, я переступил через него.

Он много сделал для меня - теперь я всемогущ. Силы, вложенные им в эту комнату, проснулись, переполнили сосуд - и вошли в меня. Сияющая золотая радость: я создаю оружие, а не произведения искусства. Вот, что это такое - на самом деле поймать образ и понять как это изменяет меня. Я смотрел в прошлое и сейчас мог в деталях описать, как мой мозг менялся каждый раз, когда я изображал на бумаге окружность, или куб, или вазу. Или лицо Мая. Нет языка, чтобы описать это. Если бы был человек, способный понять меня взглядом - он бы понял. Если бы была такая речь - я бы рассказал. Это заняло бы бесконечно много времени. Время - свёрнутая сама в себя лемниската.

Я смеялся от радости, понимая всего себя как единое целое. Своё творчество, свой путь. Ещё многое нужно увидеть, но я уже знаю что делаю, зачем делаю. Я уже знаю, кто я. И мне смешно всё то, что вгоняло минуту назад в отчаянье. Оно не стало мене значимым, нет. Но утратило могущество. Потому что это я - всесилен.

Всё это переполняет так, что я должен вынести знание наружу. Должен передать. Впечатать на носитель. Иначе давление открытия переполнит под давлением каждую клетку моего мозга, и я умру, взорвусь этим знанием, разлечусь кусками по миру.

Мне нужно выразить его целостным. Ясность - она не навечно, она поблёкнет, и я сам забуду все, что понял в ней. Или не смогу себе поверить. Поэтому нужны доказательства.

Я провёл длинную линию пальцем по стене, уверенный, что останется отпечаток - как оставались следы в моей келье.

Но здесь чужое место, оно с трудом принимает, что я даю. Прикосновения мало.

У меня есть нож.

Нож, которым я резал несуществующую паутину. Её следы на моих руках светятся золотым.

Я провёл лезвием по пальцам, преодолевая инстинкт самосохранения - словно прорывая мембрану. На подушечках открылись остро-больные порезы, капающие кровью сквозь рассечённую кожу.

Сжав пальцы пучком, я провёл по шершавой коралловой стене широкую длинную линию, вкладывая в неё всё, что переполняло меня.

Успев за миг до того, как чувство ясности потускнело, а нанниты перекрыли кровотечение, затягивая порез.

Прямая длинная линия. Великолепная. Идеальная. Неразрушимая.

Могущество вытекло из меня через эту линию, через мою кровь. Не в никуда, но куда-то вверх, на другой, ещё плохо осознаваемый уровень. Впиталось в стену лабиринта и в лабиринт.

Один долгий миг я чувствую целостность спутанности: он - живая роза, ушная раковина, моллюск на дне океана, вечно внимательный радар и изгибы внутри собачьего носа. Мозг. Парсеки данных, свёрнутых в тугой кокон.

Ощущение единства с лабиринтом погасло, но осталось чувство связи. Порезанные пальцы болели. Морщась, я сполоснул их в воде, вымывая из ранок коралловые крошки.

Сидя в воде на корточках, опустошённый, как после многих часов рисования, я любовался восхитительной влажно-рыжей линией, которую обрамляли чужие непонятные слова, всё ещё тёмно-мерцающие. Это самое прекрасное, что я когда-либо видел. Самое восхитительное. Самое настоящее.