Виталий Сертаков - Мастер Лабиринта [СИ]

- Константин? - Слабо позвал я. Звук фальшив по сравнению с тем, на что глядят мои глаза, сам процесс «слышать» кажется уродливым. Но я должен позвать поэта, мне нужен свидетель. Мне нужен зритель.

Свидетель овеществляет.

- Костя? Проснись. Посмотри. Посмотри на это.

Он не отзывался. Я ждал ещё недолго. Ждал, запоминая, впитывая в себя вид этой линии... впитывая свои чувства. Пока они совсем не поблёкли.

- Константин, ты должен тоже...

Я обернулся, и слова застряли в горле.

Он лежал так, как я его оставил. Лицом в тёмной воде. Коричнево макушкой вверх.

Это галлюцинация.

Это - очередная галлюцинация. Я видел, как его разорвал паук. Я многое видел, что неправда. А теперь - это. Это тоже неправда. Неправда, нет, мне кажется. Может быть, я даже сплю. Это не может быть...

Поэт лежал лицом в воде, и он давно не дышал.

Тяжёлый и мокрый, с холодной кожей. Я упал на колени и толкнул его всем телом, переворачивая. Вскрикнул, когда что-то острое попало на раненые пальцы. Попытался его приподнять, но это было так тяжело... Я тормошил Константина, всё - как в замедленной съёмке.

Его зубы оказались накрепко сжаты. Я пытался разомкнуть ему челюсть, чтобы вылить воду. Используя железку, которой он рисовал, как рычаг. Хрустнул отлетевший зуб. Я услышал, как бормочу извинения.

Я извинялся, переворачивая его на бок и вытряхивая льющуюся и льющуюся изо рта воду. Извинялся, когда бил его по спине. И когда тянул туда, где суше.

И только вталкивая в его лёгкие воздух, прижимаясь ртом к холодному рту, смог замолчать.

Я никогда ни с кем не целовался.

Глупая мысль. Идиотская.

Первые губы, к которым я коснулся, были губами мертвеца. Я знал, что у меня не получится. Ненавидел себя за это знание. За желание сдаться.

Я не умею реанимировать. Нас учат только в теории. Зачем третьему кругу такое? Нам нельзя ни мёртвых, ни живых трогать.

Сейчас всё, что я читал, напрочь вылетело из моей головы. Надо было проверить дыхательные пути..., Атхена, я забыл это... Я сунул порезанные пальцы ему в рот - и отдёрнул, перепугавшись касания к холодному и влажному. Всхлипнул и заставил сделать это ещё раз... что-то гладкое застряло у него в горле. Я достал и выбросил.

Вновь выдыхал в рот поэта - пока моя грудная клетка не начала разрываться от боли. Нажимал ему на грудь - но, кажется, это даже не район сердца. Я не знаю. Я не разбираюсь в этом. Я не знаю, не знаю, не знаю. Меня никогда не учили...

Я прекратил, когда больше не мог сделать ни вдоха в его рот, ни удара в его сердце. Руки болели. Горло. Трахея. И я задыхался.

Константин смотрел вверх, на его ресницах блестели капли. Я не мог закрыть ему глаза. Пусть смотрит.

Он хотел отказаться от конкурса, был готов уступить мне место. А я привёл его в Лабиринт. И перешагнул через него, когда он захлёбывался водой.

Я не мог ничего больше сделать. И не делал.

Сидел над телом человека, которого мысленно уже звал другом, и рыдал.

Я виноват в его смерти. Он доверился, он просил не оставлять его одного. Ведь он чувствовал, что его ум уносит - и поэтому он просил остаться с ним. Присмотреть за ним. А я отключился. Всемогущий я.

Его смерть - на моей совести.

Не просто на совести. На моих руках. Я убил его. Для меня это - конец. Конец учёбы у Мастера, шанса убраться из Атхен. Конец статуса. Не потому, что кто-то узнает - нет, поэтому тоже, поэтому тоже - но из-за того, что я сам так чувствую. Я потерял дэ. Я потерял всё, всё что можно. Эгоистичные мысли. Мне стыдно за них - но Константин уже мёртв, и я думал о себе. О том, что я касался мертвеца. Руками, и ртом. И о том, что я не спас его. И о том, что моя кровь - у него на губах.

Я отвернулся. То, что я вытянул из его рта - камень. Сначала показалось, что это проклятый глаз Алика, но он был не лазурный, а обычный. Тёмно-серый, почти чёрный от воды. Наверное, Костя его вдохнул. С какой силой нужно пытаться дышать, чтобы вдохнуть такой большой?

Пытаться дышать, пока я рассматривал своё «творчество». Линия. Одна линия. Что на меня нашло? Что на меня нашло?

Я не мог плакать беззвучно. Я даже не хотел. И почти не боялся, что кто-то услышит.

Все равно меня обнаружат здесь. Рано или поздно. Лучше - поздно.

Неровные, хлюпающие по лужам, приближающиеся шаги. Я боялся посмотреть в сторону звука. Сидел, уткнувшись взглядом в свои руки, и плакал.

Белые резиновые сапоги остановились рядом. Выше сапог - зелёная тёмная юбка и вся Золушка. То есть Мария.

- Я его убил. - Сказал я хрипло.

Она ничего не ответила. Протянула руку и я, схватившись за неё, встал. Мария Дейке обняла меня за плечи.

Она даже не проверила, жив ли Константин. Прищурилась, изучая разрисованную стену. Я хотел спросить, но Золушка приложила палец к моим губам. Развернулась и потянула прочь.

Я шёл, сжимая зубы и хмурясь, чтобы остановить слезы.

На пятикратной развилке Мария замерла и прижала ладони к стене, опираясь на неё так, словно хотела толкнуть.

Мимо нас, из одного коридора в другой, прошли Фишер и Фредерика. Я отступил за Дейке. Фишер монотонно бубнил - как учитель, которого совершенно не интересует тема, Фред шла за ним на порядочном расстоянии. И Фишер и Фред должны были нас заметить... но не заметили.

Мария оттолкнулась руками от стены, и вновь повела меня вглубь лабиринта.

К чёрному входу в особняк мы прошли путём, который я не знал.

Мы зашли в крохотную комнату на первом этаже. Здесь было только узкое непрозрачное окно и три швабры в углу. Мария села на подоконник, переобуваясь в туфли с супинаторами.

- Это несчастный случай. - Отрезала Золушка, вставая. - Тебя в лабиринте не было.

- А где я был? - спросил я через спазмированное горло.

- На уроке. Со мной. В галерее. Тебе ясно?

Страшно это. Страшно и противно.

Я не умею врать. Но я кивнул.

Потому что это она меня сюда пригласила. Поручилась за меня. Атхена, сколько же ещё людей из-за меня пострадает?

Смерть Константина не удастся замять. Я ведь и не хочу этого... Это несправедливо. Для Кости - несправедливо.

Кажется, что ему не всё равно. Кажется, что там, в лабиринте, он жив. Может, спит. Спит, а мы его бросили. Так всегда: сначала не веришь, потом злишься.

Андрей говорил, не нужно пытаться верить. Нужно действовать, а не циклиться на чувствах.

Мои руки порезаны и в крови. Одежда - мокрая и грязная. Я развернул ладони, рассматривая дрожащие пальцы.

Золушка тоже посмотрела на мои руки долгим холодным взглядом.

- Ладно, пойдём. - Мария опять приобняла меня, выводя из каморки. - Пойдём...

- Мои картины - это оружие. - Тихо произнёс я. Мне нужно было это сказать, почувствовать, как звучит. Сделать мысль словами, а слова - звуком.

- Всё настоящее искусство - это оружие.

- Как ты меня нашла?

- По разрыву. В разрыв оно и входит.