Робин Хобб - Судьба Убийцы

Он снова подождал. Я хранила молчание.

– Я сказал им, что ты грубая и мрачная, и что от тебя плохо пахнет.

– Плохо пахнет? – снова вырвалось у меня, хотя я не собиралась говорить.

– Так они оставят тебя в покое. На той лодке, что была раньше, были те, кто смотрели на тебя и хотели... того же, что он делает с бедной Двалией. – Он скрестил на груди свои короткие толстые руки. – Я защищаю тебя, Пчелка. Даже когда ты ненавидишь и не доверяешь мне, я все равно тебя защищаю. Я так хочу, чтобы ты, наконец, поняла, что мы везем тебя в безопасное место, туда, где тебе суждено оказаться. Ради тебя Двалия столько перенесла, а ты в ответ только чинишь ей препятствия и нападаешь.

Из каюты донеслись протяжные стоны, как если бы она услышала его и пожелала вызвать еще большее сочувствие. Винделиар посмотрел на дверь и снова на меня.

– Нам стоит войти? Мы нужны ей?

– Они почти закончили.

Я понимала, что они совокупляются, но не представляла, как это делается. Дни, проведенные в качестве караульного, научили меня тому, что этот процесс связан с возней и стонами, а после в каюте пахнет потом. Следующие несколько часов Двалия будет дремать и перестанет цепляться ко мне. Меня не волновало, что капитан делал с ней во время своих дневных визитов.

– Она должна позволить ему. Если она откажется, то мне будет сложнее заставлять его верить, что он ее любит. Она терпит это, чтобы гарантировать нам безопасный путь до Клерреса, – нелепо и назидательно сообщил мне Винделиар.

Я хотела было сказать, что сомневаюсь в его правоте, но прикусила язык. Чем меньше мы разговариваем, тем мне же лучше. Солнечные блики на волнах. Серые птицы в небе.

Стоны стали громче и чаще, а потом вдруг перешли в протяжный вздох и прекратились. Несколько судорожных ударов, и все звуки в каюте стихли.

– Я никогда не узнаю, каково это. Я никогда не буду этим заниматься, – жалобно, как ребенок, проговорил Винделиар.

По небу скользили серые птицы, ветер надувал паруса, блестели волны.

– Я едва помню, что они сделали со мной. Только боль. Но так было нужно. Они очень быстро поняли, что я не должен делать детей для Клерреса. Подобных мне девочек они убивают. И большинство мальчиков. Но Двалия вступилась за меня и мою сестру Одессу. Мы были близнецами, родились от одного из самых чистых родов Белых, но... с дефектом. Она оставила меня в живых, хотя остальные считали, что мне лучше умереть, – он сказал это так, будто я должна была восхищаться добротой Двалии.

– Ты не хочешь видеть, что она делает. Глупо! – от ярости я потеряла самообладание. – Она кастрировала тебя, как теленка, а ты пресмыкаешься перед ней, да еще и с благодарностью. Кто она, чтобы решать, что ты не должен иметь детей? Она бьет и обзывает тебя, а ты ползаешь у нее в ногах, как пес, учуявший чужую мочу! Она пичкает тебя какой-то мерзостью, чтобы у тебя появились магические силы, которых она не понимает, а ты позволяешь ей решать, как их использовать! Ей плевать на тебя, Винделиар! Ей все равно! Но ты слишком глуп, чтобы увидеть, что она тебя использует и избавится, как только ты перестанешь быть полезным. Она бьет и обзывает тебя, но стоит ей улыбнуться, как ты обо всем забываешь и прощаешь ее! Ты зовешь меня братом, но тебя не волнует, что она хочет причинить мне боль, а потом убить. Ты знаешь это не хуже меня. Ты мог помочь мне. Если бы я была тебе не безразлична, ты бы помог мне! Мы должны были сбежать, когда тот корабль пришел в порт, ты мог бы отправиться домой к моей семье, ты мог выбрать жизнь для себя самого! А вместо этого ты помог ей убить женщину, которая не сделала тебе ничего плохого и была добра ко мне. Ты бросил калсидийца, оставил его умирать после того, как внушил ему ее убить! Ты трус и дурак!

Однако это я была дурой. Откуда-то из темноты раздался далекий протяжный волчий вой, а в следующий миг Винделиар оказался в моем сознании.

Успокойся, я не наврежу тебе, позволь мне узнать твой секрет, чего ты боишься, успокойся, брат мой, я тебе не наврежу, просто дай мне посмотреть.

Возбужденно тараторя, он кружил в моих мыслях, ворошил и раскидывал воспоминания, как будто они были сухими листьями, а он – осенней бурей. Я поднимала перед ним стену за стеной, и каждую он разрывал и отметал, словно никчемную бумагу.

От наплыва воспоминаний, каждое из которых несло какую-то эмоцию, мне стало плохо, голова закружилась. Мама упала и умерла, мои губы разбиты пощечиной, теплый и уютный кот урчал, когда я его гладила, запах бекона и свежего хлеба зимой на кухне, освещенной свечами и огнем очага, ФитцВиджилант опозорил меня, Персеверанс повалился, сраженный стрелой. Винделиар напоминал жадного ребенка, который стремился надкусить или лизнуть каждую сладость на тарелке с угощением. Своими нетерпеливыми прикосновениями он марал мои воспоминания, как будто, изучив меня, он мог мной овладеть.

Ты видишь сны! - Он ликовал.

Мне показалось, что меня вытолкнули за пределы собственного сознания. Голос мне изменил, и я не могла закричать, кулаки не слушались – я не могла отбиваться. Я писала в своем дневнике сновидений... НЕТ, он не должен это увидеть, не должен прочитать! Вдруг я вся превратилась в длинные острые жадные зубы и пасть, из которой вырывалось горячее дыхание. Отец крикнул: «Поберегись! Он опаснее, чем ты думаешь!». И тут я очутилась в клетке, из которой не могла выбраться, а вонючий человек жестоко бил меня по ребрам палкой, от которой я не могла увернуться. Никогда раньше я не испытывала такой боли! Она не прекращалась. Снова и снова человек выкрикивал ругательства и безжалостно тыкал рогатиной, как будто хотел проткнуть меня насквозь. Я выла, верещала и рычала, бросалась на прутья клетки, но удары продолжали сыпаться и метили в самые нежные части тела – живот, горло, гениталии. Наконец я упала, повизгивая и скуля, но побои не прекращались.

Внезапно Винделиар пропал. Мое сознание снова принадлежало мне. Я поднимала стену за стеной, все тело содрогалось от рыданий. От воспоминаний о боли у меня хлынули слезы, сквозь них я видела, что Винделиар скрючился на боку, открыв рот, а его глаза остекленели, как будто он лишился рассудка. Как волк в клетке, внезапно поняла я. Как Волк-Отец.

Я дал тебе эту боль, чтобы использовать против него. Но больше не думай обо мне. Он не должен меня найти. И не должен знать, что ты умеешь писать, и что тебе снилось. Перестань ждать, что кто-то спасет тебя. Спасайся сама. Сбеги. Доберись до дома. Не думай о доме прямо сейчас. Только о побеге.

Волк-Отец исчез, как будто его и не было, как будто я выдумала его, чтобы набраться храбрости. Исчез, как и мой настоящий отец. Вдруг я поняла, что не должна думать и о нем.

Винделиар сел, но его продолжало трясти. Он положил руки на палубу по обе стороны от себя и с горечью посмотрел на меня.