Anid - Отступники (СИ)

— Сколько? — Барон все понял и теперь ждал окончательного приговора.

— Пять дней. Затем последует приступ. В твой кубок я налил лекарство. Его можно принять один раз. Это еще дней пять. Затем даже Единый не вернет тебе разум.

— Годиться. — Барон действительно был сильным человеком. И собирался это продемонстрировать смело глядя в глаза накатывающемуся безумию…

— Постановляем возобновить бои быков в последнюю пятницу каждого месяца и по праздничным дням в Мельне.

Совет ста одобрительно зашумел. Сам зал совета представлял собой вытянутую залу. В центре которой располагался парадный проход устланный бархатными коврами. По обе стороны от прохода, в несколько рядов, располагались десятка два резных кресел, на которых восседали члены совета.

В первом ряду сиживали самые влиятельные. Затем шел второй ряд, третий, пятый и наконец, галерка. Именно там сейчас и затаился Евлампий, впервые попав на такое собрание. Цепко высматривая присутствующих членов совета, наемник без удивления разглядывал равнодушные, лоснящиеся от духоты и пота лица. Некоторые откровенно клевали носом, прочие негромко разговаривали. Председатель совета мерным убаюкивающим своей монотонностью голосом читал утвержденные решения им лично. Если в совете возражений не находилось, то решения становились законом, обязательным к исполнению. Шум вызванный очередным утвержденным решением стал стихать. И зычный голос секретаря помог вновь навести относительную тишину в зале: «Решение принято»!

— Продолжим заседание — председатель немного обеспокоенно оглянулся, но ободренный кротким кивком настоятеля горного монастыря аббатом Корлеусом, заговорил дальше: «И наконец, самое главное мы хотим объявить о нашем решении. Об расширении совета ста в связи с его крайней загруженностью…»

Шок — вот главное, что увидел в растерянных взглядах членов совета Евлампий. А председатель тем временем продолжал вещать: «Пятнадцать верных сынов божьих войдут в совет ста и достойно представят в нем церковь Единого».

— Пятнадцать? — Вскричал кто-то из советников пораженный такой наглостью отца Гильдебранда.

— Мы считаем, будет мудро усилить совет, учитывая число врагов нашего города.

— Протестую! Это беспрецедентно! Решения по реорганизации нашего совета требуют открытого голосования. — Старший из Потоцких не выдержал и вскочил со своим сторонниками со своих мест.

— Аббат наполнит совет своими фаворитами! — часть членов совета заулюкала и даже засвистела.

На что председатель, собравшись с духом, а отступать было некуда, выкрикнул: «Объявляю голосование».

Совет взорвался. Кто-то из сторонников Бугровых надрывно закричал, силясь перекричать всех присутствующих: «Я обвиняю председателя в оскорблении свода законов нашего вольного города и оскорблении церковного канона «О невмешательстве в дела вольных городов».

Но председатель, чувствуя незримую поддержку аббата, держался молодцом.

— Мы, предвидя такую реакцию, проконсультировались с лучшими и видными юристами. Как церковными, так и светскими. Прошу… — двери зала заседаний распахнулись и, поклонившись высокому совету, в зал вошло трое законников. Один из них раскрыл огромную рукописную книгу и скрипучим голосом начал речь: «Собор святой церкви состоявшийся в 422 году в священном Хараге ясно выразился на этот счет в части 2 статьи 30 уложения…

— Умоляю короче — Это не выдержал кто-то из первого ряда, скривившись от обилия юридических терминов, как от зубной боли.

— Лица имеющие духовный сан, рукоположенные предстоятелем поместной церкви Единого имеют право просить вольные города о введении в их избранные органы управления своих людей числом не более пятнадцати…

— Голосование. Голосование. Голосование. — Трижды прокричал секретарь совета ста. И оно началось.

Первым сюрпризом было простое «за» знатного купца Башара. Вторым и еще менее ожидаемым сюрпризом было «за» членов клана Баров и их союзников.

Сам ход голосования после этого стал протекать очень напряженно. Большинство членов совета ста пользовались привилегией «отложить право голоса». Дабы увидеть реакцию на поставленный на голосование вопрос трех сильнейших семей в Мельне. Потоцких, Бугровых и Лаецких.

Первым из этой тройки поднялся Емельян Бугров. Красный от духоты и ярости, он долго молчал, собираясь с силами. В его левом кармане лежало подметное письмо подброшенное сегодня утром к входным вратам имения. В котором, четко объяснялась суть катастрофического вчерашнего пятничного дня. Необъяснимый саботаж и бунт поднаемных рабочих парализовал работу всей мукомольной империи Бугровых. Телеги стояли весь день брошенными. Зерно так и не покинуло склады и баржи. Некому было грузить или разгружать, не говоря уже о пекарнях и хлебных лавках. Старший Бугров скрежетал от гнева, подчитывая упущенную выгоду и приобретенные убытки. Наглая чернь, самое дно Мельна предъявила ему ультиматум. Именно поэтому он буквально выдавил из себя: «Откладываю право голоса».

Совет ахнул. И лишь Потоцкий, ослепленный, даже не яростью, а ненавистью к чудовищному, на его взгляд притворщику, аббату Корнелиусу, выплюнул из себя: «Я против».

После этого шла очередь голосовать клана Лаецких. Но резной трон главы клана пустовал. Замещавший его пронырливый родственник, за умеренную плату голосовавший как вздумается платившим, с хитрыми масляными глазками, едва успел набрать в легкие воздух, дабы огласить свою волю, как входные створки дрогнули, поспешно распахиваясь и чопорный герольдмейстер громогласно объявил: «Глава дома Лаецких — барон Дум».

«Чудны дела твои, Господи», — подумал аббат, который даже в свои сорок девять лет не утратил детской способности удивляться.

— Я рад видеть членов совета в добром здравии. С тяжким грузом на сердце извещаю высокое собрание, что мой недуг не дает мне сил присутствовать здесь постоянно. И посему я отдаю право своего голоса отцу Гильдебранду. И в последний раз голосую здесь — «за».

— Я принимаю эту высокую честь и клянусь ревностно следить за интересами дома Лаецких. — Аббат осенил себя молитвенным жестом. Поднявшись со своего места. Это был сильный ход. Аббат не знал, что и как сделал Евлампий. Но этот раунд был близок к победе с разгромным счетом.

Зал проводил удалившегося барона Дума в полной тишине. И только Евлампий догадывался, что стоило барону выдержать даже этот недолгий монолог.

— Голосую «за» — раздался после недолгой паузы выкрик одного из членов совета. Неприсоединившееся, колеблющееся и просто любители держать нос по ветру сделали свои выводы из такой демонстрации силы аббатом Корнелиусом.