Р. Бэккер - Тьма прежних времен

Эсменет, задыхаясь, коснулась его щеки, но он отступил назад, пытаясь разгладить свою юбочку. Она мельком увидела цепочку влажных пятен, тень обмякающего фаллоса.

Он не мог смотреть на нее, поэтому отвернулся к светлому входу в тупичок. И побрел к нему, ошеломленный.

Она привалилась к стене и смотрела, как он оказался на солнце и наконец пришел в себя — или, по крайней мере, сумел сделать вид. Он исчез за углом, а Эсменет запрокинула голову, тяжело дыша, неуклюже разглаживая свою хасу. Потом сглотнула. Она чувствовала, как его семя течет у нее по ноге — сперва горячее, потом прохладное, как слеза, сбегающая к подбородку.

Она как будто только теперь заметила, как тут воняет. Увидела, как блеснула посреди тухлой, безглазой рыбы его половинка серебряной монеты.

Эсменет повернулась, не отрывая плеча от глинобитной стены, выглянула на ярко освещенную агору. Выронила медяки.

Зажмурилась — и увидела черное семя, размазанное у нее по животу.

И бросилась бежать, одна-одинешенька.

Эсменет поняла, что Ханса плакала. Левый глаз у нее медленно распухал. Эритга, разводившая костер, подняла голову. У этой поперек лица багровел длинный рубец — видимо, от палки торговца, — но в остальном она выглядела невредимой. Она усмехнулась, как веснушчатый шакал, подняла свои невидимые бровки и посмотрела в сторону шатра.

Сарцелл ждал внутри. Он сидел в темноте, не разводя огня.

— Я по тебе соскучился, — сказал Сарцелл.

Эсменет улыбнулась, несмотря на то что голос его звучал странно.

— И я тоже.

— Где ты была?

— Гуляла.

— Гуляла…

Он фыркнул носом.

— Где гуляла?

— По городу. По рынкам. А тебе-то что?

Он смотрел на нее как-то странно. Как будто… обнюхивал, что ли. Потом вскочил, схватил ее за руку и притянул к себе — так стремительно, что Эсменет ахнула. Пристально глядя на нее, он наклонился и потянул вверх подол ее платья. Она остановила его где-то чуть выше колена.

— Что ты делаешь, Сарцелл?

— Я же сказал: я по тебе соскучился.

— Нет. Не сейчас. От меня воняет…

— Нет, — твердо сказал он, отводя ее руки. — Сейчас!

Он поднял льняные складки, так, что получился навес. Присел, расставив колени как обезьяна.

Ее охватила дрожь, она сама не знала — от страха или от гнева. Он опустил ее хасу. Выпрямился. Посмотрел на нее непроницаемым взглядом. Потом улыбнулся.

В нем было нечто, что делало его похожим на серп, как будто его улыбкой можно было жать пшеницу.

— Кто? — спросил он.

— Что — «кто»?

Он дал ей пощечину. Не сильную, но оттого, казалось, еще более болезненную.

— Кто?!

Она ничего не ответила, развернулась и направилась в спальню.

Он схватил ее за руку, резко развернул, замахнулся для нового удара…

Заколебался.

— Это был Ахкеймион? — спросил он.

Эсменет показалось, что еще ни одно лицо не было для нее настолько ненавистным. Она ощутила, как между губами и зубами набирается слюна.

— Да! — злобно бросила она.

Сарцелл выпустил ее. На миг он показался сломленным.

— Прости, Эсми, — сказал он глухим голосом.

«Но за что, Сарцелл? За что?»

Он обнял ее — крепко, отчаянно. Поначалу она напряглась, но когда он принялся всхлипывать, в ней что-то надломилось. Она сдалась, смягчилась, прижалась к нему, глубоко вдохнула его запах — мирры, пота и кожи. Как мог этот человек, более эгоистичный, чем любой, кого она знала, плакать от того, что ударил такую женщину, как она? Неверную. Распутную. Как он мог…

Она слышала, как он шепчет:

— Я знаю, ты любишь его. Я знаю…

Но Эсменет уже ни в чем не была уверена.

В назначенный час колдун присоединился к Пройасу на холмике, возвышавшемся над огромным и бестолковым станом Священного воинства. На востоке, между стен и башенок Момемна, точно огромный тлеющий уголь, всходило солнце.

Пройас прикрыл глаза, наслаждаясь слабым утренним теплом. «Сегодня, — и думал, и молился он, — с сегодняшнего дня все будет иначе!» Если то, что ему докладывали, действительно правда, тогда эта бесконечная свара псов и ворон, ворон и псов наконец окончится. Он обретет своего льва.

Он обернулся к Ахкеймиону.

— Примечательно, не правда ли?

— Что именно? Священное воинство? Или эти известия?

Пройаса словно холодной водой окатили. Ему стало неловко, и в то же время он рассердился из-за непочтительности. Несколько часов назад, вертясь на своей походной койке, он понял, что без Ахкеймиона ему не обойтись. Поначалу его гордость противилась этому: ведь на прошлой неделе он сам сказал, как отрезал: «Я больше не желаю тебя видеть. Никогда». И отказываться от своих слов теперь, когда этот человек ему понадобился, казалось низменным, корыстным. Но нужно ли отказываться от своих слов для того, чтобы их нарушить?

— Как что? Священное воинство, разумеется, — небрежно ответил он. — Мои писцы говорили мне, что более…

— У меня тут целая армия слухов, которые надлежит проверить, Пройас, — ответил адепт. — Так что давай забудем про тонкости джнана. Просто скажите, чего вы хотели.

По утрам Ахкеймион всегда был несколько резок. Пройас предполагал, что это из-за Снов. Но сейчас в его тоне было нечто большее, нечто похожее на ненависть.

— Акка, я понимаю, ты зол на меня, но тебе придется относиться ко мне с подобающим уважением. Школа Завета связана договором с домом Нерсеев, и, если понадобится, я об этом вспомню.

Ахкеймион взглянул на него испытующе.

— Зачем, Прош? — спросил он, обращаясь к принцу по уменьшительному имени, как в те времена, когда был его наставником. — Зачем ты это делаешь?

Ну что Пройас может сказать такого, чего бы тот и так не знал?

— Не тебе допрашивать меня, адепт.

— Все люди, даже принцы, обязаны отвечать на разумные вопросы. Сперва ты навсегда прогоняешь меня, а потом, не прошло и недели, призываешь меня к себе, и еще требуешь не задавать вопросов?

— Я призывал не тебя! — воскликнул Пройас. — Я призвал адепта Завета в соответствии с договором, который мой отец подписал с твоими начальниками. Либо ты придерживаешься этого договора, либо ты его нарушаешь. Выбор за тобой, Друз Ахкеймион.

Только не сегодня. Он не позволит затащить себя в трясину сегодня! Когда все вот-вот должно измениться… Быть может.

Но у Ахкеймиона, очевидно, были свои планы.

— Ты знаешь, — сказал он, — я думал над тем, что ты тогда говорил. Я почти ничего другого не делал, только сидел и думал.

— Ну и что?

«Только не сегодня, наставник, пожалуйста, отложим это на другой день!»

— Видишь ли, Пройас, есть вера, которая осознает себя как веру, а есть вера, которая принимает себя за знание. Первая признает неопределенность, соглашается с тем, что Бог есть великая тайна. Она порождает сострадание и терпимость. Кто может судить безоговорочно, когда неизвестно, прав ли он? Вторая же, Пройас, вторая уверена во всем и признает таинственность Бога только на словах. Она порождает нетерпимость, ненависть, насилие…