Р. Бэккер - Тьма прежних времен

Найюр обвел взглядом их лица. Все внимательно слушали его. Келлхус успел убедиться, что если байки уместны, к ним всегда относятся с почтением.

— От этого человека, — сказал он, указав на Келлхуса, — я узнал, что чужеземец тоже может обладать честью. Он был рабом, но сражался на нашей стороне против куоатов. Благодаря ему, благодаря его снам, посланным Богом, я узнал о вашей войне. Я остался без племени и потому поверил ему на слово.

Келлхус обнаружил, что теперь множество глаз устремлено на него. Быть может, стоит воспользоваться моментом? Или пусть скюльвенд продолжает?

— Поверил на слово? — переспросил Готиан, одновременно озадаченно и слегка благоговейно. — В чем?

— В том, что эта война будет непохожа на другие. Что она будет откровением…

— Понимаю, — сказал Готиан, и глаза его внезапно озарились светом забытой веры.

— Понимаешь? — переспросил Найюр. — Не думаю. Я ведь по-прежнему скюльвенд.

Степняк взглянул на Пройаса, потом обвел глазами собравшееся вокруг блестящее общество:

— Не обманывайся во мне, айнрити. В этом Конфас прав. Вы все для меня все равно что шатающиеся пьяницы. Мальчишки, которые играют в войну, когда вам подобает сидеть дома, с матерями. Вы ничего не знаете о войне. Война — это тьма. Она черна, как смола. Война — это не Бог. Она не смеется и не плачет. Она не вознаграждает ни ловкость, ни отвагу. Это не испытание для душ и не мера воли. Еще менее она может быть орудием, средством для достижения какой-нибудь бабской цели. Это просто место, где стальные кости земли сталкиваются с полыми костями людей и перемалывают их. Вы предложили мне войну — и я согласился. Ничего больше. Я не стану сожалеть о ваших потерях. Я не преклоню головы у ваших погребальных костров. Я не стану радоваться вашим победам. Но я принял вызов. Я буду страдать вместе с вами. Я буду предавать фаним мечу и устрою бойню их женам и детям. И когда я лягу спать, мне будут сниться их жалобы и стоны, и сердце мое возрадуется.

Воцарилось ошеломленное молчание. Наконец Готьелк, старый граф Агансанорский, сказал:

— Я бывал во многих битвах. Кости мои стары, но они по-прежнему при мне, а не преданы огню. И я научился доверять человеку, который ненавидит открыто, и бояться только тех, кто ненавидит исподтишка. Меня ответ этого человека устраивает — хотя он мне и не нравится.

Он обернулся к Конфасу — глаза его недоверчиво прищурились:

— Печально это, когда язычник учит нас честности!

Постепенно, мало-помалу, остальные поддержали его.

— В словах язычника есть мудрость! — воскликнул Саубон, перекрывая голоса прочих. — Мы поступим правильно, если прислушаемся к ним!

Но Готиан по-прежнему колебался. В отличие от остальных, он был нансурцем, и Келлхус видел, что он разделяет многие из дурных предчувствий императора и главнокомандующего. Для нансурцев вести о зверствах скюльвендов были частью повседневной жизни.

Великий магистр перехватил его взгляд поверх толпы. Келлхус видел сценарии катастрофического развития событий, мечущиеся в голове этого человека: Священное воинство погибнет, все пойдет прахом, и только потому, что он, Готиан, примет неверное решение от имени Майтанета.

— Я увидел эту войну во сне, — внезапно произнес Келлхус. Айнрити умолкли, вслушиваясь в незнакомый голос. Келлхус обвел их прозрачным, водянистым взглядом. — Я не стану говорить, будто могу объяснить вам, о чем были эти сны, потому что я этого не знаю.

Он сказал им, что стоял в священном кругу их Бога, однако это не вселило в него излишней самонадеянности. Он сомневается, как сомневается любой честный человек, и не потерпит притворства на пути к истине.

— Я знаю одно: стоящий перед вами выбор вполне ясен.

Уверенное заявление, подкрепленное предварительным признанием в неуверенности. «То немногое, что я знаю, я действительно знаю», — сказал он.

— Два человека попросили вас об уступке. Принц Нерсей Пройас просит, чтобы вы приняли руководство язычника-скюльвенда, в то время как Икурей Ксерий просит, чтобы вы подчинились интересам империи. Вопрос прост: какая из уступок больше?

Демонстрация мудрости и прозорливости через прояснение. Они осознают это, и это утвердит их уважение, подготовит их к последующим осознаниям, и убедит их, что его голос — это голос разума, а не его собственных корыстных устремлений.

— С одной стороны, у нас имеется император, который с готовностью снабдил провизией Священное воинство простецов, хотя он не мог не понимать, что оно почти наверняка будет разгромлено. С другой стороны, у нас имеется вождь язычников, который всю свою сознательную жизнь занимался тем, что грабил и убивал правоверных.

Он помолчал, печально улыбнулся.

— У меня на родине это называется «сложное положение».

По саду раскатился дружелюбный хохот. Только Ксерий и Конфас не улыбнулись. Келлхус обошел общепризнанный престиж главнокомандующего, сосредоточившись на императоре, и при этом описал вопрос о том, насколько император достоин доверия, как равнозначный проблеме скюльвенда — так мог поступить лишь человек справедливый и беспристрастный. А потом завершил это уравнение беззлобной шуткой, еще больше поднявшись в их мнении и показав, что в придачу к уму наделен еще и остроумием.

— Я бы мог поручиться за честность Найюра урс Скиоаты, но кто поручится за меня? Так что давайте предположим, будто оба этих человека, как император, так и вождь, одинаково не заслуживают доверия. При этом условии ответ состоит в том, что вам уже и так известно: мы берем на себя дело Божье, но работа эта, тем не менее, темная и кровавая. Не существует более грязной работы, чем война.

Он обвел их взглядом, заглянул в глаза каждому, как будто с каждым из них стоял лицом к лицу. Он видел, что они уже на грани, на пороге решения, к которому подталкивает сам разум. Это понимали все. Даже Ксерий.

— Кого бы мы ни избрали своим руководителем, императора или вождя, — продолжал Келлхус, — мы признаем одну и ту же истину и берем на себя один и тот же тяжкий труд…

Келлхус помолчал, взглянул на Готиана. Он видел, как в душе этого человека сами по себе движутся умозаключения.

— Однако с императором, — сказал Готиан, медленно кивнув, — мы еще и уступаем плоды своего труда.

По толпе Людей Бивня пробежал одобрительный ропот.

— Что скажете вы, великий магистр? — спросил принц Саубон. — Неужели шрайю это устраивает?

— Да ведь это же очередной вздор! — вскричал Икурей Конфас. — Как может император айнритской нации быть таким же ненадежным, как дикарь-язычник?

Главнокомандующий немедленно уцепился за единственное слабое место в рассуждениях Келлхуса. Однако было уже поздно.

Готиан молча открыл коробочку. Внутри оказалось два маленьких свитка. Он поколебался. Его суровое лицо было бледно. Он держал в руках будущее Трех Морей и понимал это. Бережно, словно некую священную реликвию, развернул он свиток с черной восковой печатью.