Р. Бэккер - Тьма прежних времен

В Момемне все было по-прежнему. А вот за стенами города все переменилось. Пригородные поля и луга были истоптаны в пыль бесчисленными ногами и изрыты колеями от бесчисленных колес. Земля потрескалась под тяжестью Священного воинства. Рощи засохли. Повсюду смердели отхожие ямы и жужжали тучи мух.

Священное воинство выступило наконец в поход, и люди из домов без конца говорили об этом, вспоминая, как был унижен император — нет, как была унижена империя! — по вине Пройаса и нанятого им скюльвенда. Скюльвенда! Неужто эти демоны теперь станут преследовать их и в области политики тоже? Великие Имена заявили, что император их обманывает и запугивает, и хотя Икурей Ксерий грозил отказаться от участия в Священной войне, в конце концов он сдался и отправил с ними Конфаса. Все сходились на том, что попытка подчинить Священную войну интересам Нансурии была замыслом отважным, но проигрышным. Однако раз с армией отправился блестящий Конфас, стало быть, не все потеряно. Конфас! Человек, подобный Богу! Истинный отпрыск киранейцев или даже кенейцев — потомок древней крови. Неужто он не сумеет перетянуть Священное воинство на свою сторону? «Вы только подумайте! — восклицали они. — Восстановить империю во всем ее былом величии!» И поднимали очередной тост за свою древнюю нацию.

Большинство из них провели мерзкие весенние и летние месяцы в своих поместьях и потому почти не имели дела с Людьми Бивня. Некоторые разбогатели на снабжении Священного воинства, а многие отправили с Конфасом своих драгоценных сынков. Так что у них было немало личных причин радоваться тому, что Священное воинство наконец двинулось на юг. Но, возможно, были у них на то и более глубокие причины. Ведь когда случалось нашествие саранчи, они богатели, распродавая свои запасы, — и тем не менее возжигали благодарственные приношения, когда голод наконец заканчивался. Богам более всего ненавистна гордыня. Мир есть цветное стекло, сквозь которое просвечивают тени древних, немыслимых сил.

А где-то далеко отсюда шагало по дорогам, соединяющим две древние столицы, Священное воинство — огромное скопище крепких, сильных людей и сверкающих на солнце доспехов. Даже теперь некоторые утверждали, будто слышат сквозь смех пирующих и легкий шелест спокойного моря дальний зов его рогов, подобно тому, как отзвук трубы надолго застревает в ушах. Остальные замолкали и прислушивались, и, хотя им ничего не было слышно, они все же ежились и говорили с оглядкой. Если величие, которому человек был свидетелем, внушает благоговение, величие, о котором только слышал, внушает благочестие.

И рассудительность.

Подобно прочим великим и грозным мужам, Шеонанра был презираем за многое, и, не в последнюю очередь, за то, что не стеснялся использовать шпионов. Неписаные законы неумолимо связывали норсираев в те дни. Трайсе, Святая Мать городов, была теперь не более чем деревней, ютящейся в тени разрушенных каменных стен. Короли-боги империи Умерау взирали слепыми глазами с поваленных обелисков, замшелые и почти забытые. Над городами, раскинувшимися вдоль реки Аумрис, ныне господствовали конды, основавшие государство, именовавшееся Всевеличие, и мало было людей столь же гордых, сколь и упрямых. Всех вокруг они делили на феал и винг — ничтожных и славных. Движения их душ были просты, но скорее той разновидностью простоты, что следовало называть фанатизмом, и посему они судили обо всем на свете так, как склонны были судить люди в те далекие древние дни — без терпения и снисхождения.

Шеонанра только приветствовал подобную нетерпимость. Что с того, если конды объявят его ничтожным, когда он выведал все их тайны? Он знал, какое пиво пьет Всевеликий король и что за раб его наливает. Он знал, о чем орали в Совете и о чем перешептывались в постелях. Самое главное, он знал о заговорах и интригах.

Посему он сейчас и стоял в ожидании перед воротами своей циклопической крепости Ногараль, глядя на юг, сквозь волнующиеся просторы моря Нелеост, понимая, что скоро — очень скоро — ослепляющее сияние шагнет через эти залитые лунным светом просторы.

К западу река Сурса несла свои ржавые воды к морю, окрашивая и пятная его чистоту. За ней до самого горизонта вились пустоши Агонгореи, растрескавшиеся и шершавые, как необработанная кожа. Низкие горы узлами переплетались на севере и востоке, на поросших лесом склонах высились гранитные утесы — хребет Уроккас [2] Так его называли норсираи. Нелюди звали его Вири Холотай — Палаты Вири. — Прим. автора. .

Крепость Ногараль стояла на самой западной его вершине — Айросе. Эта гора была чудовищных размеров могилой. Будучи чем-то большим, нежели просто отвесным гранитным склоном, она поднималась от реки к морю, венчаясь на самой вершине каменной мешаниной выщербленных руин — жалких остатков строений, сокрушенных еще в эпоху, которую люди даже не помнили, поскольку были в те времена невежественными и дикими [3] Благословенное Низвержение, день, когда Ангелы Плоти сошли на землю из Пустоты. .

Твердыня школы Мангаэкка была приземистой и округлой, больше напоминая чудовищный хлев, чем настоящую крепость. Только центральный зал мог похвастаться какими-то архитектурными изысками, все остальные помещения были тесными и запутанными. Нижние уровни поросли, словно лесом, каменными колоннами, а на верхних, подобно сотам в улье, громоздились многочисленные комнаты и кельи.

Строительство крепости вызвало ропот негодования в Сауглише двумя веками ранее. В частности, возражала школа Сохонк, поскольку ясно видела в этом событии влияние своего старого недруга Кетъингиры. Уже тогда они подозревали… Но подозрений было недостаточно, чтобы склонить на свою сторону Всевеликого короля, который возвысился, ценя Мангаэкку и зная об их пренебрежительном отношении к соблюдению правил и приличий.

Крепость, названная ими Высокий Круг.

— Их именуют Преграды, — говорит нелюдь. — Ремесленник создал их и придал им форму.

Человек пораженно взирает на игру нимиля и света.

— Такую, чтобы никто не смог войти, — бормочет он.