Р. Бэккер - Тьма прежних времен

— Куда ты ходил? — спросил Эрьелк хриплым со сна голосом.

Ститти резко развернулся, его глаза сверкнули белыми пятнами с зачерненного лица.

— Парень? Ступай обратно в постель!

— У тебя лицо в саже. И ты весь в крови.

Долгое молчание.

— Священный обряд моего народа. Один из тех, о которых нельзя распространяться.

— Кто? — настаивал мальчик. — Кто это был?

— Грязь и дерьмо! Ступай обратно в постель!

— Кого ты убил?

И снова молчание — еще более долгое.

— Камана Фирасеса, — не моргнув глазом, наконец ответил Ститти. — За кровную обиду, о которой тот даже не знал, что она существует.

— Фирасеса. Из торговой миссии? Да ведь он вроде только приехал.

— А обида ждала его здесь годами.

Глаза юного Эрьелка сощурились.

— А ведь ты даже не вспотел. И в глазах у тебя совсем не видно тревоги… Ты уже делал это раньше!

Беспощадность, сверкнувшая в глазах работорговца, была ему лучшим ответом.

— Пришло время тебе поучиться, — произнес Ститти.

— Поучиться чему?

— Широнгу.

— Широнгу?

— Это продолжение джнана. Нечто большее. Большее, чем просто обычаи и уловки. Большее, чем игра в бенджуку словами.

Юный варвар наконец опустил меч.

— О чем это ты?

Взгляд айнонца стал колючим. Он искоса посмотрел на юного холька, как смотрят на детей терпеливые, но жестокие мужи.

— О крови.

Королева Сумилоам потакала прихотям своего старшего пасынка — наследного принца — не больше и не меньше, чем требовалось, чтобы унять его затуманенный разум.

Хозия был из тех ни на что не годных сыновей, мальчишек, способных лишь мечтать о талантах, каких у них никогда не будет, человеком, который в присутствии мужчин всегда будет оставаться ребенком. Изолированный от всех самим своим происхождением и положением, вечно пребывающий в плену фантазий, Хозия был просто неспособен постичь мрачную истину о своем месте в этом мире и той судьбе, что определила ему история. Его мачеха зашла слишком далеко, чтобы заставить его удалиться в сопровождении жирных евнухов, но он по-прежнему не обращал ни на что внимания.

— Старшенький моего мужа — тот еще идиот.

Эрьелк всегда вел себя весьма раскованно с женщинами, с которыми собирался спать, вне зависимости от их красоты или положения.

— Ты сильно рискуешь, так говоря о нем.

Она кинула быстрый взгляд на стоявшую рядом прислугу.

— Так он же не может нас услышать.

Холька фыркнул.

— Но другие-то могут. В таких черепушках, как у него, всегда многовато дырок, но тем легче вложить в них тлеющие угли.

— О чем ты, варвар?

— О том, что ты слишком обленилась, решив, что весь мир потакает твоим беспечным капризам. Но это лишь видимость.

— Ты назвал меня обленившейся? Свою королеву?

Он стоял с той суровой, величавой неподвижностью, которую всегда использовал, чтобы привести в замешательство людей из высших каст. Пусть они пытаются дергать за невидимые ниточки, играя в свой джнан. Подлинная сила всегда побеждает.

— Нет, — ответил он, — я назвал обленившейся Сумилоам…

— Кого?

— Сумилоам. Женщину, обладавшую достаточной хитростью, осторожностью и терпением, чтобы суметь занять то место, которое заняла. — Он склонился над ней и почувствовал дрожь, что пошла в ответ по ее телу. — Та женщина, готов поспорить, не оценила бы твое безрассудство.

Ее глаза оценивающе прищурились. Возможно, как и Хозия, она запала на него еще до его появления здесь. Возможно, она провела всю прошлую ночь в томлении, ожидая их встречи. Но если нет, то, вне всяких сомнений, теперь-то она точно запала на него. Сумилоам была актрисой. И убийцей. Но сейчас, одной лишь этой фразой, он раздел ее, сорвал одежду с мест куда более сокровенных, чем ее чудесная смуглая кожа.

— Так это правда, — сказала она с придыханием, — то, что про тебя говорят.

— А что про меня говорят?

Улыбка, исполненная девичьей застенчивости.

— Что ты ухаживаешь за женщинами столь же свирепо, как и сражаешься.

Он положил свою огромную, покрытую шрамами руку на золоченую спинку дивана, нависая над королевой.

— Правда в том, — сказал он, — что я лишь кажусь свирепым, но в действительности, так же как и ты, стремлюсь поддаться в этой гонке.

Жар сгущался меж ними, окутывая грот. Она подняла ладонь и пробежалась пальцами по его груди и животу, скорее намеком, чем касанием воспламеняя его кожу. Ее левое колено медленно сдвигалось наружу, одновременно как бы и избегая его близости, и приглашая.

— А скажи мне, Священный Свежеватель, цветет ли порченая роза ярче и ненасытнее, чем луговые ромашки?

Боковым зрением он увидел какую-то тень, пробравшуюся через мешанину зарослей, чтобы проскользнуть к гроту и занять место среди полукруга ожидающих приказа слуг. Еще один раб?

Он сжал ее грудь мозолистыми пальцами.

— Она не порченая, — прорычал он, заглушив ее стон, — просто ослабла.

Она выскользнула из его объятий и вскочила, пританцовывая и кружась.

— Ну давай, варвар, — озорно воскликнула она, заходясь каким-то сиплым, скорее мужским, смехом, — напои Сумилоам хитростью и мудростью. Обрети награду, служа своей королеве.

Ее черные как смоль волосы были заколоты булавками и уложены в затейливую прическу, модную нынче у высших каст. Лицо ее было скорее искренним, чем прекрасным, скорее правильным, чем утонченным — и все из-за подчеркивающих ее исключительность глаз — глубоких, карих и сияющих, столь же бездонных, как глаза знатных женщин на древних ширадских скульптурах. Она была одета в длинное сари, сшитое из белой парчовой ткани, прикрывавшее ее тело от плеч до лодыжек, не считая, конечно, длинного разреза, идущего слева — на «стороне желания». Когда она повернулась, чтобы отвести его к огромному дивану, располагавшемуся чуть ближе к безмолвному полукругу рабов, подол ее платья закружился и, распахнувшись, подобно страницам раскрывшейся книги, явил его взгляду умащенное ароматными маслами сокровенное великолепие.

Прикрыв на мгновение глаза, он вдруг узрел сотрясающегося от смеха Шинутру, огромная голова колдуна просвечивала розовым мясом.

На какое-то мгновение улыбка Эрьелка угасла.

— Ну давай, возглашенный чемпион, — промурлыкала Сумилоам, королева Айнона.

Кровь или семя, как говорят среди его народа. Кровь или семя.

— Освежуй свою благословенную королеву.

Что-то должно излиться.

Она слегка вскрикнула, когда это случилось, а затем они соединились — тело к телу, пульс к пульсу — и их нагота затрепетала, как золотой лист под ударами молота.

— Что ты? — ахнула она, словно от боли.

— Холька, — выдохнул он.

— Да… но что такое… холька?

— Мальчик, — начал он, но запнулся, вновь узрев внутри себя безумный лик Шинутры. — Мальчик с двумя сердцами родился среди нашего народа в давние дни. Его звали Вайглик…