Ольга Михайлова - Желания боги услышали гибельные...

Рядом стоял Элизео ди Чиньоло, он, закрыв глаза, молился.

Гроб возвышался на постаменте, на передней скамье сидели, к немалому удивлению Джустиниани, Альбино Нардолини, оказавшийся кузеном Берризи, и толстый человек с крупным носом на лоснящемся лице, которого ему потом представили как Гаэтано Орсини. Рядом с ним стояли костыли, и Джустиниани понял, что передвигается тот с трудом.

Джустиниани выбрал место в углу боковой апсиды и оттуда оглядел толпу. Ничего не напоминало его сон, но увиденное странно двоилось в глазах, пламя свечей мерцало и носилось по храму, вокруг стоявших людей роились тёмные тени, сами люди были словно одеты бледным светом. Потом всё исчезло — осталось лишь слабое свечение на телах. Винченцо вздрогнул. Вирджилио Массерано был болен — катар желудка и застарелый люэс, маркиз Чиньоло страдал ревматизмом и почечуем, герцогиня Поланти имела все признаки грыжи, а в груди её расползался смертельный недуг, донна Леркари страдала от бледной немочи. Винченцо в ужасе отвернулся, прижавшись лбом к мраморной колонне. Нет, только не это, нет, нет, мерещится, мерещится, мерещится!

Джустиниани почувствовал головокружение, осторожно прошёл между стульями к боковой скамье, он хотел обойти её и выйти в притвор, рассчитывая, что свежесть воздуха прогонит недомогание. Навстречу ему по центральному проходу шёл Андреа Пинелло-Лючиани со странным свечением на голове. Винченцо хотел было обойти его, но ему снова стало дурно. Не приветствуя Пинелло-Лючиани, он вцепился в подлокотник ближайшей скамьи и почти без чувств упал на неё, отвернувшись к колонне. Несколько мгновений сидел, закусив губу, потом в глазах его чуть просветлело, он бросил взгляд между колонн, увидел в нефе обеспокоенного отца Джулио.

Вдруг в тишине храма раздался жуткий звенящий крик.

Джустиниани, испуганно повернувшись, вздрогнул, вжался в скамью и увидел, что Пинелло-Лючиани внезапно упал лицом вперёд. К нему было бросились, но тут же и расступились: судороги, пугающие и беспорядочные, потом более резкие и равномерные сгибания его рук и ног отпугнули всех. Голова несчастного откинулась назад и судорожно дёргалась, перекашивалось лицо, глаза вращались, конвульсивно двигались челюсти.

— Он эпилептик, осторожно, — пробормотала донна Леркари, прячась за спины мужчин, — это быстро проходит…

Однако не проходило: в горле мессира Андреа слышалось клокотание, появилась пена изо рта, окрашенная кровью, а судороги всё не ослабевали.

Господи, падучая… Винченцо закусил губу: несчастный был столь жалок, что у него сжалось сердце. Тут Джустиниани почувствовал на своём плече чью-то руку, обернулся, увидел монаха, который манил его за собой. Винченцо с трудом поднялся, мельком увидел, что на него с испугом смотрит Джованна, но не остановился, а поспешил за Джулио в крипту. Там монах подтолкнул ему стул ближе к камину и налил вина. Джустиниани благодарно промычал что-то, сел и залпом выпил.

— Что с тобой там было, Ченцо? Ты был белей колонны, смотрел как безумный. И что ты сделал с этим человеком?

— Ничего, — пробормотал Джустиниани, — я просто увидел…кошмар. Я вижу болезни, свечение на человеке. Господи Иисусе, что творится? — он почти выл.

— На тебя не похоже. А этот почему упал? Он стал корчиться, едва тебя увидел. Почему?

Винченцо поморщился.

— Потому что у него падучая. Я и не знал. Дай ещё вина.

Монах отошёл за вином, а на пороге крипты неожиданно показалась Джованна, окинув его испуганным взглядом.

— Что вам нужно, Джованна?

— Вам… вам не плохо?

Джустиниани утомлённо вздохнул, но при Джулио не хотел спорить с девицей.

— Нет, со мной все хорошо, попросите Елену завезти вас домой. Я немного задержусь здесь.

Девица с минуту нерешительно помедлила, потом ушла.

— Это и есть твоя воспитанница? — монах опустил глаза.

— Да, крестница Гвидо. Господи, он всё ещё кричит? — сверху и вправду донёсся крик. Джустиниани содрогнулся.

— Он странно смотрел на тебя, — бросил монах, наливая ему стакан, — словно убить хотел, потом упал…

— Что хотел убить, точно, но не здесь же… — Джустиниани встал. Руки его замёрзли, и он сунул их в карманы, чтобы согреть, и вдруг окоченел от ужаса. Пальцы наткнулись на холодный металл и… и… Винченцо ринулся к столу, вынул из кармана портсигар и — истрёпанный вольт Пинелло-Лючиани. Джустиниани с ужасом понял, что произошло: дома он просто сгрёб портсигар и вольт, не глядя, в карман, а потом… — Дьявол…

— Не поминай нечистого в божьем храме. — Отец Джулио, заметив его волнение, подошёл к столу, — это — портсигар? Ты же не куришь, зачем? А это что за тряпка?

— Это не тряпка… Портсигар… а, это память об отце. — Джустиниани тяжело плюхнулся на стул, — я, стало быть, ошибся. Я сел на скамью, мне просто дурно стало, и придавил его вольт портсигаром. Да, похоже, это из-за меня мессир Пинелло-Лючиани корчиться начал.

— И такую же безделушку ты переломил — того, кто сейчас во гробе? — уточнил монах.

Джустиниани, закусив губу, кивнул.

— Это, воля твоя, дьявольщина.

— Ясное дело, Джулио, — Винченцо не любил спорить с очевидным.

— Это Grand mal. Три таких припадка подряд — и он отправится на тот свет.

— Сам знаю, — покладисто согласился Джустиниани.

Винченцо было плохо. Мир казался сотворённым эпилептиком. Душа в его теле сотрясалась в конвульсиях. «Наша звезда — это отвратительная коростная жаба среди звёзд, а люди — всего лишь коросты, короста на коросте. Они корчатся, трясутся и бредят, не понимая ничего из того, что с ними происходит…», зазвенело в ушах. Он яростно мотнул головой. Что за мерзость пытается влезть в него? Свет мерк в глазах.

— Что с тобой, Ченцо? — монах стоял возле него на коленях, пытаясь заглянуть в лицо.

— Бред… В голову лезет несусветный бред. Это не мои мысли.

Лицо монаха побледнело.

— Проклятие для человека — мысль, которая не желает преобразиться в молитву. Разыгравшись, она перекашивает тебя и уродует.

Но Джустиниани уже пришёл в себя.

— Говорю же тебе, это не мои мысли. Это мысли дьявола.

— И ты вдруг стал видеть чужие болезни?

Джустиниани поднял глаза на духовника.

— У тебя щиколотка была растянута правая, мениск на левом колене не в порядке, ключица болит — недавно ушиблена.

Монах покачал головой.

— Всё это, сын мой, дьявольщина. Господь попускает людям болезни и скорби для искупления грехов, для изменения порочного жития, за грехи родителей болеют дети, чтобы горе сокрушило их безумную жизнь, заставило опомниться, а так же для недопущения к злым и гибельным поступкам. Нужно, заболев, в смирении принять волю Божью, осознать свою греховность, покаяться и изменить жизнь… На что тебе этот пустой дар?