Вера Камша - К вящей славе человеческой

Хайме де Реваль должен был воевать, а Леон де Гуальдо – торчать в горах Альконьи, но Хенилья решил убить гонца, и все изменилось. Неслучившаяся смерть разорвала цепь, так, по крайней мере, казалось. Леон-Диего умер в захолустной гостинице, просто прикончил его не безымянный конюх, а Мигелито. «Ты не можешь вернуться, – сказал вожак, – и ты не можешь остаться. Это не твоя смерть, отдай ее хозяину. Отдай ее командору. Когда сможешь…»

Теперь зашуршало в траве. Диего пригляделся и увидел лягушонка, изумрудного, как молодая листва. Крохотное создание ловко пробиралось между отцветших ирисов к укромной заводи, в глубине которой страусовыми перьями колыхались водоросли. В Рисанье он носил шляпу с такими перьями и назывался сеньором Маэтти, потом это не то чтобы надоело, просто заезжий бездельник, бросая кости, со смешком рассказал: знаменитый Хенилья собрался на старости лет жениться. Кто же знал, что девочка с аквамариновыми глазами затянет в омут и командора, и его будущего убийцу?

Какую бы пьесу о мести и роке сочинил плешивый хозяин театра в Витте, узнай он их историю, но мести не было, просто Альконья взяла свое, как брала всегда. Что ж, дон Диего, живи и будь счастлив в старом замке у водопада. Счастлива же, в конце концов, эта лягушка, пляшущие над заводью стрекозы и Мариита…

Ты мечтал, чтобы нинья принадлежала лишь тебе, хотел защитить ее от всех бед, подхватить на руки, унести за край света, туда, где будете только вы? Мечта исполнилась, вы вместе. Одни. Навсегда.

– Вот он, Гуальдо, сеньор. Замок то есть… Нашелся! – сообщил обалдевший от собственного успеха туторский проводник. Хайме кивнул, разглядывая оседлавшую двуглавую гору крепость, чем-то напоминавшую замок петрианцев на Сциллосе. Та же мощь и вместе с тем легкость, то же единение с окрестными горами, словно эти стены и башни не возведены смертными, а созданы тем, кто творил землю и небо, жизнь и смерть…

– Мост опущен, – пробормотал проводник, опасливо глядя вверх, – в замке они, значит… Хозяева которые.

– Едем! – велел главный импарсиал Муэны, с трудом отрывая взгляд от странной крепости. Караковый Нуэс охотно зашагал вперед. Он предвидел отдых и ничуть не боялся, да и что дурного могло таиться в затерявшемся в горах замке? Это в столицах жди подлости от собственной тени, а чем дальше от корон и крестов, тем легче дышится.

– Вы только, сеньор, если что, скажите, что я говорил, – заныл туторец. Корысть все же великая вещь, она способна победить страх так же, как и любовь, но, урвав вожделенный кусок, становится осторожней оленя.

– Мне нужно в замок, – отрезал Хайме, вспоминая странные взгляды и намеки на то, что замка де Гуальдо на самом деле, может, и нет. А если и есть, то он пустует лет сто… То есть не сто, конечно, но как последнего сеньора с сыновьями «белолобые» убили, так и не живут там, а слуги бывшие врут, что из замка они. Не хотят налоги за себя платить, вот и твердят про сеньоров, а откуда им взяться, сеньорам-то, если семеро в холмах полегло, а восьмой как сквозь землю провалился… Ну, не сам, конечно, провалился, помог кто-то, а кто, откуда нам знать, мы люди маленькие, да и давно это было. А про хозяек лучше не спрашивайте, потому как не видел их никто и никогда. Сеньоры, те раньше в город наезжали, было дело, да только без женщин… Кто знает, на ком эти де Гуальдо женились… Да не и женились они вовсе! Жили во грехе с мужи́чками да хитанами, им-то что, к ним ходу нет, будь ты хоть монах, хоть король. Что хотят, то и воротят, то бишь воротили, потому как, сеньор, нет их больше, сгинули, а замок искать – только время зря тратить и душу губить.

Пытались тут такие, из Сургоса. Раз пять, не меньше – бывший командор присылал. Неделями по горам блуждали, ни с чем возвращались. Да не неделями, месяцами, а потом кто-то или ногу сломает, или голову разобьет, а может, и вовсе утонет или сгинет, ровно и не бывало… Альконья, она такая, лучше с торной дороги не сворачивать, а всего умней вовсе туда не соваться!

Тропа заканчивалась, переходя в казавшийся надежным мост, в свою очередь упиравшийся в распахнутые настежь ворота. Похоже, в Гуальдо никого не боялись. Нуэс мотнул головой и попытался перейти на рысь. Хайме оглянулся на туторца, тот угрюмо сдерживал порывавшуюся бежать к замку лошадку.

– Что такое? – нахмурился Хайме. – Ты едешь или нет?

– Нет, сеньор. Не было такого уговору, чтобы внутрь на ночь глядя соваться.

– Твое дело. – Если замок пуст, он как-нибудь переночует, а если Диего укрылся в родовом гнезде, лишний свидетель им ни к чему. – Деньги ты получил, мы в расчете.

– Оно так, – подтвердил проводник, – только непростое это место, может, и не дурное, только мало ли… Голова у всех одна, а душа тем более. Поглядели да повернули, пока светло. Реку перейдем да заночуем у новых крестов, все безопасней…

– Моей душе ничего не грозит, – усмехнулся Хайме, – а ты поезжай. Я за себя как-нибудь отвечу.

– Как сеньору угодно. Мое дело сторона.

Туторец хлестанул явно недовольную таким оборотом кобылку и исчез в сумерках. Знал бы он, что седой сеньор со шрамом, которого он за два реала подрядился довести до Гуальдо, не кто иной, как глава Муэнского трибунала, удравший из Сургоса как раз в день Пречистой Девы Муэнской! Означенный глава усмехнулся и поправил седельную сумку, в которой засел соизволивший скрыть свое присутствие Коломбо.

Хайме так и не понял, что накатило на фидусьяра и где его носило в ночь убийства Арбусто. Папский голубь вел себя на удивление смирно, а в ответ на все расспросы нес тоскливую чушь про падший мир и зло, в котором кто-то погряз. Хайме не вытерпел и отступился, а на подъезде к Муэне Коломбо забрался импарсиалу за пазуху. Вечером, с отвращением обозрев изгаженную рясу, святой отец признал, что мир таки погряз, и потребовал холщовую сумку, в которую Коломбо и забился. Голубь выбирался наружу только на церемониях, и то под угрозой вытряхивания. Когда первое удивление миновало, Хайме от всей души возблагодарил неведомое зло и замыслил бегство, благо слова Бенеро подтвердились. Припадки не вернулись, ни когда Хайме рискнул сесть на коня, ни когда, ссылаясь на спешку, преодолел весь путь от Доньидо до Сургоса верхом. Отвыкшее от седла тело побунтовало и подчинилось, и в жизнь импарсиала вернулись цокот подков и ветер в лицо. И еще к нему вернулась радость, тем более неуместная, что ничего хорошего в Онсии не происходило.