Таня Фрей - Хранители. Единственная (СИ)

– Зачем ты пришла, Мирабель? – хмуро поинтересовалась девушка. – Чтобы позлить меня?

– Чтобы разобраться в тебе, – ответила та. – И помочь тебе.

– Мне такая помощь и в гробу не нужна, – холодно заметила Сандра. – Я не страдаю любовными путаницами. У меня всё вполне чётко и ясно. И я очень не хотела эту чёткость нарушать.

Вот только именно это ты и сделала.

– Может, это и не зовётся любовной путаницей, но что-то в тебе происходит. Ты что, не вспоминаешь, как о нём беспокоилась? – наигранно ошеломлённо спросила Белль. – Боялась, что он может умереть?

Сандра подняла брови, всё ещё глядя на свою собеседницу.

– Откуда тебе это известно? – медленно проговорила она.

– Нельзя было быть не в курсе этого, – поспешила отметить Мирабель. – Ведь ради этого устраивалась целая… операция спасения? А впрочем, зовите, как хотите. Просто они очень, очень выворачивают наизнанку, такие события. Показывают настоящее состояние души, так скажем.

– Чего ты от меня хочешь? – не воспринимая её слов, спросила Сандра. – Я не понимаю твоих намерений, Белль. Ты ведёшь себя странно. Разве непонятно, что своим разговором ты во мне ничего не изменишь?

Та смотрела на неё с сомнением, подставив руку под подбородок. Как будто бы в раздумьях.

– Понять, закрываешься ли ты от себя или от других, – протянула она в ответ. – Вы оба такие… странные. Не то, чтобы на вас было уж очень тошно смотреть, но становится вас жалко. Когда вы пришли вдвоём, но ты бросилась к Маркусу… Знаешь, сколько боли читалось на его лице? Знаешь, что он в этот момент чувствовал?

Сандра сжала под столом ладонь в кулак, впившись ногтями в свою кожу.

– Да пусть его хоть на сковородке в этот момент жарили, – выплюнула она, озлобленно сощурив глаза. – Меня это не колышет. Я не Санта Клаус и не исполняю чужие желания. Мне абсолютно не важно, чего он там так хочет. Я тоже много чего хочу. Только меня об этом никто не спрашивает.

– А что ты хочешь, даже во сне переплетать свои пальцы с пальцами Маркуса, по утрам просыпаться с чашкой кофе и лёгким поцелуем на губах, а засыпать далеко за полночь, совсем без одежды и в его уже слегка ленивых объятиях, правда? – не отставала Мирабель, задевая струны души Сандры всё больше и больше, всё сильнее и сильнее, надавливая на самые слабые участки. – А вдруг это не может длиться вечно? Вдруг в один прекрасный момент кто-то из вас… ну, скажем, двинется умом или совершит что-то, чего не планировал. Что тогда? Если сегодняшнее событие – это ещё не конец, то впереди тебя может ожидать ещё немало сюрпризов, не подумала?

– А с Бэнксом их, значит, не будет, так? – огрызнулась девушка. – Уходи. Убирайся вон, только чтобы я больше не слышала этих идиотских речей! Если ты смеешь думать, что для меня что-то мог значить тот злосчастный поцелуй, то ты меня совсем не знаешь. По-настоящему.

– Верно, Девушка-буря, – ухмыльнулась Белль, и ухмылка эта будто не свойственна была ей самой. – Не только Аманда Коллендж тебя не знает. Я тебя тоже не знал. Вот только складывается такое ощущение, словно бы и ты – тоже – себя не знаешь.

Сказав это, она встала, задвинула стул и вышла из кухни.

А Сандра смотрела ей вслед так, будто бы хотела прожечь на её спине дыру.

***

Джулия ушла в город и так и не вернулась на следующий день.

Кастора это немного напрягало. Хотя, может, она и вернулась, да не в этот сектор. Может, были у неё всё-таки в Бруклине дела. Может, была какая-то миссия от Аманды. Он не знал. Хотел ли знать?

Да, пожалуй, от такой информации бы не отказался.

Утром он по обыкновению пошёл чистить зубы, ещё не до конца проснувшись. Плеснул себе в лицо холодной воды, протёр его небольшим полотенцем, поднял взгляд на зеркало над раковиной.

И замер.

На зеркале была приклеена записка. И ничего особенно хорошего она в своём содержании и не несла. Касторы видел в своём отражении, как вмиг изменилось его лицо: напряглось, обомлело, будто бы спрашивало, онемев: всё? уже?

Потому что записка гласила следующее:

“Завтра.

Признайся.

Время истекло.”

А значит, у него уже просто не оставалось выбора. Оставалось только ждать. Чего?

Завтрашнего дня и того, что он должен был принести с собой.

Довольно-таки тяжело что-либо делать, когда понимаешь, что взорвал нечто, похлеще атомной бомбы. Например, собственную жизнь.

Слова значат многое, а поступки – всё. Всякая ложь в зеркале поступков снимает свою маску, потому что иначе – не может. А потом все эти сорванные маски горят адским пламенем, созданным из горьких, солёных слёз.

Лишь остатки ещё пока не затуманенного разума, где-то там, в глубине, напоминают о том, что вещи – не виноваты, что вещи портить – не нужно, ведь новые купить – сложно. Напоминают о том, что виновата она сама. Только вот этот разум не остановил её вовремя, позволив совершить эту ошибку. Разум надеялся на то, что она сообразила бы самостоятельно, когда надо остановиться.

Но она – не сообразила.

Сандра чувствовала себя разбитой. Даже несмотря на то, что разбилась она уже давным-давно, вернее, это её – разбили. Безжалостно бросили о стену, со всей силы, чтобы осколков получилось больше. Хотя правильная ли это была тактика?

Да, она была разбита. Вот только никто не учёл, что её осколки могут продолжать жить. Они и жили. Всё это время. Но они были хрупкими.

И теперь она разбивала их сама.

Прошлое чересчур сильно давило на настоящее, и теперь весьма отчётливо было понятно, что некоторые события влекут за собой отнюдь не радостные события. Теперь весьма отчётливо было понятно, что каждый свой шаг стоит продумывать, если не хочешь потом плакать и убиваться.

Жаль, раньше эта простая истина до своего получателя не добралась. А может, и добралась, просто быстро уехала обратно, до следующего вызова, как врач.

Она уже даже не понимала, что в ней плескалось сильнее: ненависть к себе, желание найти маму или неумолимое извинение, обращённое в сторону Маркуса, однако не произносимое ему вслух. Что её останавливало? Тот факт, что он отказался с ней сегодня разговаривать? Нет, это, скорее, была её простая отмазка.

На самом деле, ей попросту было невероятно стыдно, и перед собой, и уж тем более – перед ним.

Теперь она сидела на своей кровати, обняв руками остро торчащие колени и слегка раскачиваясь взад-вперёд, пытаясь унять воспоминания, которые не собирались идти прочь из её головы. Твёрдо понимала, что, если говорить по-честному, то она – тот самый человек, который в этой ситуации страдал меньше всех. Эдакая заноза, которая мешает всем, кроме себя.

В голове пролетел недавний диалог. Она сказала, что мир вокруг так изменился, а Маркус спросил её: может, это она сама изменилась? Нельзя было с этим не согласиться. Но в то же время теперь казалось, что в мире произошли глобальные изменения, а она так и осталась обычной ноющей девчонкой, не способной решить ни одну проблему, ничем не жертвуя. Теперь – не жертвуя даже собой. Она могла бы сказать, что выжила после всего, что произошло, но опять-таки: некоторые выживают после падения самолёта. Она – никуда не падала. Разве что в нору собственной глупости.