Аня Сокол - На неведомых тропинках. По исчезающим следам

Я устала, но проигнорировала вопросительный взгляд Мартына, способного снять любую усталость. Магия, как соль: щепотка придает жизни вкус, а ложка отравляет, оседая на костях, суставах, органах. А мою жизнь уже достаточно приправили.

Вдоль шедшей под уклон дороги стали попадаться чахлые кустики, через час сменившиеся подлеском, а затем густой рощей стволов-великанов в основном лип. Но попадались клены и березы. Грязно-желтая грунтовка неожиданно изогнулась почти под прямым углом. И когда мы снова вышли на открытое пространство, я поняла, что путь окончен.

За поворотом дорога плавно перешла в знакомую до малейших мелочей улочку, с рядами домиков вдоль, редкими деревьями и полным отсутствием заборов. Я ускорила шаг, а потом побежала. Первый поворот направо, первый дом, второй, третий, четвертый. Даже от теней я так не бегала. Спортивная сумка хлопала по боку, и я сбросила ее в пыль, как ненужную. Быстрее мы бежим не от чего-то, а к чему-то. Если цель важна, то тебя не догонит ни одна гарха.

Я с разбегу взлетела на крыльцо, дернула дверь и вбежала в дом.

— Марья Николаевна! — голос предательски сорвался.

Четвертый дом по первой улице Юкова был моим. Моя дверь, мое окно, мой стол, моя плита, лестница из темного дерева, кладовка, превращенная во вторую спальню, низкая кровать с вышитым покрывалом. Из моей комнаты исчезли картинки лазоревого, сливающегося с морем неба. Не было шкатулки с украшениями, не было вазочки с печеньем у изголовья, не было иконы. Ничего не было — ни одной личной вещи, придававшей дому неповторимый и жилой облик. Исчезли мелочи, выдававшие принадлежность, как личная роспись, то, что принадлежит лишь тебе. Остались стены, окна, пол, потолок, уже не новая мебель. И все. Дом напоминал выскобленную скорлупу.

Я распахнула дверь в подвал, лестница, начинавшаяся за порогом, уходила в темноту, раньше уютную, теперь же тревожно-безликую. Щелкнул выключатель, лампочка осталась равнодушна к моим усилиям, электричества не было. Я стал быстро спускаться, там, внизу я знала каждый поворот, каждую доску или кирпич в стене. Знала раньше. Теперь это был обычный подпол, если не считать излишеством семигранную форму. Тусклый свет экрана телефона прошелся по голым стенам. Ни полок с книгами, ни мягких подушек на диване, ни ставшего частью меня знака на стене.

От страха похолодел затылок, по коже маршировала болезненная шеренга мурашек.

Я развернулась и взбежала вверх по ступеням. В гостиной ничего не изменилось, лишь от входа вела цепочка моих же собственных следов. Я присела и провела пальцами по темным доскам пола. Нет, не пыль. Песок, вездесущий песок востока.

— Ефим, — закричала я, — Ефим!

— Бесполезно, — раздался хриплый голос, и бешено-колотящееся сердце провалилось в живот.

В дверях стояла знакомая сутулая фигура. Веник оперся рукой о косяк и спросил:

— Что случилось? — черная пиратская повязка была покрыта тем же желтоватым налетом, что и пол. Падальщик встряхнулся, запустил пятерню в голову, с русых волос посыпался песок.

— Не знаю.

Ноги сами понесли вперед, и я с разбегу налетела на мужчину, утыкаясь лицом ему в грудь. В этом объятии было мало сексуального, что бы там не думала Пашка. Я просто рада была его видеть. Раз жив один, значит, могли уцелеть и остальные. Гробокопатель напрягся отстраняясь.

— Похоже, что-то действительно поганое, — мужчина отвернулся.

Улица была пуста, целитель за мной не побежал.

— Что ты помнишь? — спросила я, выходя в сгущающиеся сумерки.

— Мало чего. Все перепутано, — гробокопатель потер висок, — гархи, источник, хозяин, ммм… драка, мертвая, нетекущая кровь… или это было раньше? — он выглядел растерянно, словно человек, проснувшийся в незнакомом месте: ему нужна пара-тройка секунд, чтобы прийти в себя, вспомнить, где он и как сюда попал.

— Мы дома?

— Да, если не обращать внимания на то, что Юково как-то переместилось на восток под крылышко к Простому.

Веник спрыгнул с моего крыльца, в два счета оказался на своем и толкнул дверь. Та не шелохнулась. Падальщик зарычал, отступил на пять шагов и ударил с разбега. Я ждала треска и вывернутых петель, но результат был тем же. Вернее, его отсутствие, разве что гробокопатель схватился за плечо и выпустил воздух сквозь сжатые зубы.

— Что, к низшим, здесь происходит? — спросил он. — Где все?

— Я здесь, похоже, не дольше твоего, — я остановилась, — и знаю не больше. Как ты здесь очутился?

— В смысле?

— В смысле, я пришла вон по той дороге. А ты?

— Я здесь живу. Если ты спятила за компанию с остальными, это не мои трудности.

— То есть сегодня ты встал с кровати, вышел из этой двери… — я наклонилась к брошенной на обочину сумке и потянула за лямку, — и во сколько это было? Утром? В обед? Час назад?

— Черт его знает, — гробокопатель потер висок, — все мутно, словно после жбана пива в бытность человеком. Четок только твой голос, как ты зовешь хранителя.

— Ты сказал, это бесполезно.

— Сказал. Не знаешь почему?

— Нет. А ты? — я перекинула ремень через плечо.

— Тоже, но я до сих пор уверен, что это бесполезно, — мужчина замолчал, настороженно поворачивая голову.

Я знала этот жест, видела не раз. Нечисть услышала что-то недоступное человеческому уху.

— Кто-то кричит, — гробокопатель вышел на дорогу, взгляд единственного темного глаза был устремлен в центр стежки, — зовет отца.

— Целитель, — проговорила я и побежала к центральной улице, чертова сумка снова стукала по бедру.

Когда мы вышли из-за поворота, он увидел то же, что и я. Когда побежала, Мартын меня не остановил. У парня свой путь и свое место, куда он хотел попасть больше всего на свете и судя по всему попал. Там, куда смотрел падальщик, жил черный целитель Константин, по совместительству отец Мартына.

Серый кирпичный дом с плоской крышей, покрытой листовым железом, был таким же пыльным и пустым, как и мой. И как у моего, его дверь была распахнута настежь.

— Отец, хватит, — голос парня сорвался.

На пороге просторной спальни, скорее, знакомой мне по одному видению, чем виденной воочию, валялся черный рюкзак.

— Ты. Снова. Сбежал. Из filii de terra, — холодный голос ронял каждое слово, словно каменное, — гаденыш.

— Отец, какого низшего…

Перед глазами предстала дивная картина, на которой отец ласково прижимал сына к стене за шею.

— Я не сбегал. Я выучился. Все. И прошу, давай я это прозвище младшему передам. Ему оно подходит больше меня, — Мартын предпринял попытку освободиться. — Не веришь, спроси ее.

— Привет, — поздоровалась я, Константин знакомым жестом потер висок. — Дайте угадаю: все, как в тумане, и события чередуются в голове, как карты в колоде, а состояние напоминает похмелье?