Аня Сокол - На неведомых тропинках. По исчезающим следам

— Какой? — я проследила за его взглядом.

В коридоре освещенная скудным светом керосинового фонаря стояла невысокая миниатюрная женщина.

— Ты спрашивала об обитателях цитадели, — не стал отвечать Радиф. — Знакомься, наорочи, это Киу, хм… гостья нашего хозяина, — а потом, схватив за шиворот, потащил в противоположную сторону.

Ночью меня разбудил не звук текущей воды и не боль в руке. Вернее, не только они. Легкое как перышко прикосновение прохладного воздуха к коже, скорее, дуновение, навеянное сном.

Покрывало, поверх которого я легла, успело сбиться и съехать на пол, выставляя напоказ белье неприятного темно-вишневого цвета.

Плинк-плинк.

Обрывок цепочки тихо звякнул. Четыре круглых звена и металлическое кольцо кандалов на лодыжке. Теперь при каждом движении я издавала звук, сделавший честь любому привидению. Метка гостя. У обитателей Желтой цитадели отсутствовало чувство юмора, они всерьез полагали, что человек в резиденции Хозяина востока ограничится в передвижениях подвальными этажами и камерами. Мне была оказана небывалая честь: браслет кандалов был выломан из стены каменного мешка и торжественно надет на ногу. Хвала Святым, второй конец цепи оставался свободным, а не крепился к кровати. Исключительное гостеприимство.

Плинк-плинк.

Я потерла ухо. Легкий ветерок снова ласково прильнул к телу. Окно было закрыто и для надежности даже забрано решетками.

Плинк-плинк.

На комоде лежали спички и с десяток свечей в подсвечнике. О да, я была гостьей. Пока. Серная головка с тихим шорохом зажглась, выбросив сноп искр. Стоило пошевелить рукой, как боль вгрызлась в кости. Первый робкий огонек едва не погас напуганный моим шумным дыханием. На кончике фитиля расцвел оранжевый бутон и заколыхался, освещая пустую комнату.

И тут же кто-то невидимый тихонько провел пальцем по моей шее.

Плинк-плинк.

— Кто бы ты ни был, советую убраться отсюда и побыстрее, — я стала надевать кроссовки.

Желтая цитадель была сухой и теплой от тьмы подвалов до смотровых окон башен. Но ее стены были холодны своей чуждостью, их не хотелось касаться, на них не хотелось смотреть. Ни следа той внутренней теплоты, что пришлась по душе в замке Кирилла. Я и не представляла, как глубоко пустила корни на севере, и как глубоко он запустил их в меня.

Плинк-плинк-плинк-плинк-ппппллиииинннкккк.

Я бросилась к двери. Незавязанные шнурки путались под ногами. За миг до того как потолок рухнул, дверь распахнулась. Сама. Я даже поднять ладонь к нарисованной на светлом камне ручки не успела.

У меня была метка, браслет каторжника, которому лишь пушечного ядра не хватало. Дверь должна была открыться, по крайней мере, эта. Вот только ни фотоэлементами, ни датчиками движения ее не оснастили. Магия активировалась от касания, которого не было.

— Повтори, — приказал злой Радиф полному травителю в не очень белом халате.

— У меня заказ на очередной грипп, третий котел пашет без передышки, не отойти, последние восемь часов я при нем, скоро разлитие и закупорка, — монотонно повторил мужчина с добродушным лицом и редкими рыжими волосами. — Разрешите идти, а то передержу, малярия получится, а она не для этих широт, потеряем заказ.

В комнату, напоминавшую гостиную, где еще не успели закончить ремонт, вошел синеглазый тюремщик и едва заметно качнул головой. Обыск у повара тоже ничего не дал. Допросы шли уже второй час. С моей легкой руки искали привидение. Что-то было в этой комнате за несколько минут до обрушения, что-то разбудило меня, что-то открыло дверь. Последнее беспокоило вестника больше всего. Нарисованная дверь не открылась бы перед чужим, будь он живым или мертвым. Желтую цитадель переворачивали в поисках домашнего привидения.

— Ингредиенты Шусе отпускал, остатки подсчитывал, ходил в Болотное к Лильке травнице, — расписывал по часам свой день ключник, занимавший должность кладовщика или завхоза.

— Учила проклятия, — молодая ведьмочка — горничная пожала плечами. — Хочу повысить ранг.

— Спал, — пожилой мужчина в пенсне стоял навытяжку, словно солдат. Секретарь? Дворецкий? Дядюшка — приживал?

— Проверял рецептуру гриппа, читал, систематизировал изменения, — целитель был абсолютно спокоен.

Они все были спокойны. Четверо охранников, посыльный, дворник, ведьмак — зодчий, под чьим руководством восстанавливали разрушенные перекрытия. Мужчина с кудрявыми, торчавшими во все стороны волосами с большой долей вероятности строивший для нас иллюзию Юкова. Потом был зверолов, не любивший замкнутых пространств и живший вне стен цитадели. Палачом оказалась молодая, крепкого телосложения карка, назвавшая последовательно трех мужчин, с которыми спала, чистила инвентарь и ужинала. Те — изменяющийся, шут и заговорщик — в свою очередь, подтвердили каждое слово.

Вестник то и дело кидал на меня смурные взгляды, возможно, ожидая, что вода, увидев хозяина, радостно кинется обниматься. Но вода молчала, и нелюди покидали гостиную на своих двоих. Я слушала тихие вопросы и тихие ответы, видела отрицательные кивки тюремщика после очередного неудачного обыска. Я пыталась сосредоточиться на словах, на их смысле, но любые мысли быстро изгонялись пульсирующей болью, мизинец словно окунали в кипяток. И каждый, кто заходил в комнату тут же чувствовал это и улыбался. Зверолов облизнулся, карка показала большой палец. Я даже нашла в себе силы оскалиться в ответ, но получилось неубедительно.

Зато кое-кто нашел способ избежать допроса, и это я заметила даже сквозь красноватую дымку боли, постепенно сгущающуюся перед глазами.

— Где Киу? — спросила я, когда поток допрашиваемых иссяк.

— В комнате Хозяина, — вестник дернул уголком рта, — и до сих пор не выходила, Лучшего алиби не придумаешь.

— Простите, — я закрыла глаза, кресло, в котором провела последние часы, чуть слышно скрипнуло. — Могу предположить, только предположить, что опрошены были не все.

— Не юли, — рявкнул вестник. — Я разрешил тебе говорить, но запретил юлить и врать.

— Тюремщик, осматривавший комнаты, — это раз, — я загнула палец здоровой руки, стараясь не смотреть на опухшую, — другие пленники — это два. Хозяин — три.

— Магия не для Дениса, тюремщик — человек, это твой раз, — мужчина встал. — Когда хозяин захочет тебя видеть, ты узнаешь об этом незамедлительно — это твое три. Не очень сложно?

— А вам стебаться, значит, можно?

— Мне все можно, — он подошел к нарисованной двери. — У пленников не о том голова болит, пока еще есть чему болеть. Никто из них не покидал своих апартаментов. Твое «два» тоже абсурдно, но оно наименее абсурдное из трех.

Осмотр тюрьмы запомнился как-то смазано, за исключением двух моментов. В один из них я встретила друга, во второй мне сломали нос.