Юлия Пушкарева - Хроники Обетованного. Осиновая корона (СИ)

Лис подошёл к кромке воды и развязал тесьму на кошеле; его явно не тревожили ни волны, ни ветер. Кожаный мешочек цвета травы казался чёрным, а посыпавшиеся из него крупные монеты с неизвестной Уне чеканкой - серебряными. Хотя Лис говорил о золоте боуги ...

"Ночь меняет краски, - сказала Индрис, когда уговаривала её вытрясти правду из матери - перед тем безумным сбором ежевики. - Меняет краски, и звуки, и нас. Стекло зеркала проясняется, а магия выходит на свободу".

Как только монеты с плеском упали в воду, Уна ощутила именно это - освободившуюся магию. Что-то невидимое, упорное и тугое толкнуло её в грудь и живот, заставив согнуться пополам; лорд Ривэн обеспокоенно рванулся к ней, но она покачала головой. Тело охватил жар - вопреки ветру, беспокойной громаде воды и влажным камням под подошвами. Знакомая боль в висках с каждым ударом отдавалась колотьём в пальцах; воздух дрожал и звенел от напряжения - так, как если бы звон полуночного колокола ещё не погас в нём.

Тоненько рыкнув, Иней выдохнул - и струя густого, непрозрачного пара вырвалась из его пасти. Несколько секунд ничего не происходило, лишь Сила продолжала растекаться по берегу. Магия захватывала их всех - каждого обнимала с жаром возлюбленной, - и Уна слышала, как древнее золото поёт, опускаясь на дно. Низко и еле слышно - поёт монотонную, скорбную песню о землях за океаном, о зарослях сосен и кипарисов, о пещерах, озёрах и ледниках. О пустыне, которой нет больше места в Обетованном, и о навсегда ушедшем бессмертии. О плясках на лесных полянах - в кругу, до самозабвения - и о драконьих поединках, что закончились пять, или восемь, или двенадцать тысяч лет назад - закончились ничьей победой, ничьим поражением.

О сердце смертного на весах Хаоса и Порядка.

Об узоре ветвей и нитей. О свистящем ветре в стрелах кентавров. О жертвенниках в честь духов, чья плоть прорастает корнями, тёрном и мхом. О стуке бубна, о побеге оборотня в ночь - за добычей; о горько-солёной, горячей крови во рту...

О последнем крике - о песни песней - перед тем, как уйти. О любви и боли без исхода, без завершения. Об утраченно-найденных крыльях.

Уна подняла голову и посмотрела на море. По щекам текли слёзы - в точности как тогда, в день обретения зеркала из огня. Сейчас зеркало полыхало, испуская холодное синее сияние. Свет бил из-под плаща Уны, словно она была прикрытой колпаком свечой.

Там, где стоял Лис, вода теперь бурлила, как кипяток, и закручивалась шумными воронками. Пусть, пожалуйста, часовые на стенах примут это за очередную бурную ночь на море - не более... Пожалуйста. Уна не знала, к кому обращаться с такими глупыми мольбами.

Вода бурлила и пенилась, отпуская своё содержание. Свою серебристо-белую, порождённую чарами суть.

Корабль. Белый корабль - будто во сне.

- Он, - хрипло выговорил лорд Ривэн у Уны за спиной. - Тот же самый.

- Тот же самый?..

- Он увозил на запад нас с Бадвагуром и Вашим отцом. И разрушился в шторме, - по голосу было слышно, что дорелиец улыбается. - Понятия не имею, как такое возможно.

- Возможно всё, милорд, - странным тоном отозвался Лис, отступая. Корабль приближался - плыл прямо к берегу, невозмутимо разрезая волны острым носом и гладкими, по-лебединому выгнутыми боками. Нос украшала резная фигура дракона, раскинувшего крылья; Уна вздрогнула, когда на мачтах с коротким хлопком появились белые паруса. - Смотрите.

- Там нет ни гребцов, ни штурвала, - сказала Уна - сама не представляя, к кому обращается. Синее свечение усилилось, затопив её в рост. - Как же?..

Она осеклась. Корабль обогнуло несколько бледных фигур: над волнами мелькали то руки - тонкие и изящные, но неживые, как мрамор, - то серебристая чешуя. Нечто незримое будто толкнуло Уну в спину, и она пошла к воде, им навстречу, запахивая плащ.

Корабль встал, качаясь на волнах: он сел бы на мель, если бы подплыл ближе. Одна из фигур в три стремительных рывка одолела расстояние между ними. Пальцы, перехваченные полупрозрачными перепонками, царапнули мокрую гальку; на Уну вопросительно взглянули бирюзовые глаза - без всякого выражения, сами в себе, как старое стекло. Пряди волос - зелёные и бурые, точно водоросли - протянулись далеко, почти касаясь раздвоенного конца хвоста. Хвост бил и плескал по воде, вверх-вниз, удерживая лёгкое тело. Уна видела, как звёзды мерцают в глазах русалки - и как синими огоньками в них дробится магия её зеркала.

Нужна плата. Плата кровью.

Уна облизала губы, на которых осела соль. Она не знала, кому принадлежит хриплый, приглушённо-гортанный голос у неё в голове. Не знала, на каком шипящем наречии он выразил своё требование.

Но чувствовала, что требование справедливо.

- Они просят заплатить, Лис. Это древние чары. Всё должно быть оплачено.

В кулаке у Лиса уже блестел маленький нож - что уж говорить о клыках, те всегда наготове. Янтарные глаза Двуликого обратились к русалке. Он тихо усмехнулся.

- Знаю. Я бы отдал свою, но им нужна иная кровь, Уна... Ты понимаешь, чья? Кровь с Даром. Та, на которой Хаос оставил свой след.

Платил ли ты так же, отец?

Уна кивнула. Потом протянула руку - и не издала ни звука, когда запястье пронзила кусачая боль.

ГЛАВА XXVII

Западный материк (Лэфлиенн). Степь к востоку от Великого Леса . Стоянка садалака кентавров под предводительством Арунтая -Монта

Следы вели к лесу - к зелёной стене буков, тисов и деревьев Гаар с треугольной листвой, чей дурманящий сок способен и отравить. Лес темнел на западе, и вот уже третью луну садалак Арунтая-Монта, сына пегого Метея-Монта и мудрой вороной Хас-Тинты, день ото дня видел, как за него опускается солнце. Их прежнюю стоянку - намного севернее, за илистой равнинной рекой Мильдирмар - стали всё чаще беспокоить набеги оборотней-волков, да и травяные запасы были съедены почти подчистую. Впрочем, Двуликие не были главной напастью: стрелы и быстрые метательные ножи легко их отпугивали. Руду для оружия садалаку Арунтая поставляло дружественное селение боуги с гор на северо-востоке от Леса; их договору минула не первая сотня солнечных кругов. Ни для кого не секрет, что кентавры владеют кузнечным искусством лучше всех на материке - как и то, что ни один уважающий себя кентавр не выдаст этих тайн чужакам... Однако были и те, чьей алчности оружие не мешало. Садалаку досаждали грифы - мерзкие твари с облезлыми шеями, вечно гонимые голодом и злобой. Они разворовывали запасы корней, фруктов, грибов и ягод, клевали травяные навесы, оскверняли тела умерших, ещё не преданные огню. А главное - ранили и похищали самых маленьких жеребят, тех, кого ещё нетвёрдо держали ноги. После Великого Исхода - после дня, когда Пустыня Смерти сгинула из Обетованного вместе с бессмертными тауриллиан, - выжившие грифы утратили дом, и теперь их зловонные колонии расплодились по всему континенту.