Юлия Пушкарева - Хроники Обетованного. Осиновая корона (СИ)

- Ах, я был бы счастлив остаться здесь навсегда! - восклицал менестрель, всплёскивая маленькими руками.

Он был готов говорить, не уставая, о чём угодно - не из лести, а просто так, чтобы выразить свою сердечность и порадоваться чужой. Он с участием справлялся у наместника о его здоровье, но через две минуты забывал ответ, переходя на новую тему. Вскакивал и ходил (почти бегал) по комнате, когда пересказывал по ролям поединки рыцарей или увиденные уличные бои; ещё - когда разговор, жаля его, заходил о кезоррианской политике. Менестрель не был сторонником новой власти, установившейся после Виантского бунта, и проклинал "Народных правителей", не стесняясь в выражениях.

Он так много и бурно жестикулировал, что заставил наместника (исключительно как врача, конечно) впервые задуматься об этой разновидности языка. Например, "подрезание" воздуха ладонью снизу вверх означало нечто вроде "не хочу их или его видеть", сверху вниз - "это заслуживает наказания", а с отставленным большим пальцем - уже грубое ругательство. Угол, под которым целовались кончики пальцев, выражал разную степень женской красоты; а если при этом закрывались глаза, то речь шла, по меньшей мере, о легендарной супруге Ниэтлина Завоевателя - той, что, по преданию, вела свой род от духов стихий и в древности была прекраснейшей из женщин Обетованного. Ну, или об одной из известных красавиц Вианты. Порой наместнику думалось, что видеть собеседника менестрелю важнее, чем слышать; а ещё - что люди этой страны, пожалуй, могут общаться друг с другом и без помощи слов.

Не очень удобно: трудно солгать.

Рядом с солнечным менестрелем Велдакира чуть-чуть отпускала боль. Отпускала, но не покидала, конечно. Тэска порой подшучивал над присутствием менестреля в резиденции и наедине с наместником без обиняков называл того "обезбаливающим". Велдакир молча принимал эти насмешки, потому что оборотень был прав.

И потому что менестрель был так не похож на него.

Впрочем, один случай подправил это впечатление. Один из вечеров выдался особенно дождливым: ливень начался вскоре после полудня и не успокоился до темноты. Ледяные потоки поливали Академию и её предместья; сточные канавы быстро переполнились и вышли из берегов, как реки в паводке. Наместник не видел, но представлял, как над широкими прямыми улицами квартала аристократов вода ручьями несётся по булыжникам и плиткам, как над ней расцветают выпуклые прозрачные сферы брызг; как с четырёх рынков и из узких улочек бедноты та же самая вода несёт кожуру, гнилые овощи и фрукты, обглоданные куриные кости и рыбьи головы, а ещё - птичий помёт и конский навоз (тут наместник внутренне ёжился от отвращения). Как жрицы Льер поют в своём храме из голубоватого храма, а жрецы Шейиза в храме из песчаника, наоборот, закрывают двери: бог огня гневается в дожде. Как профессора Академии хмурятся, если студенты слишком часто отвлекаются на сердитые раскаты грома снаружи. Разве что биологам, должно быть, несладко: ни занятие в теплице не проведёшь, ни в лес Тверси не выведешь надежду наук Обетованного...

Наместник тоже собирался изучать биологию - до того, как понял, что ему ближе медицина. Может быть, поэтому мысли о теплицах Академии и лесе Тверси навевали глупо-сентиментальную грусть.

Впрочем, сейчас уже не сезон для "полевых" занятий: листва буков, дубов и вязов почти облетела, и последние цветы завершают свой жизненный круг. Скоро ударят предзимние заморозки, а потом со Старых гор спустится белая, всё затмевающая пелена. Золотая пора Альсунга.

- Ваши мысли сегодня далеко, господин наместник, - мягко сказал менестрель. Велдакир вздрогнул и улыбнулся:

- Вы правы, простите. Увы, этот стук по стёклам и крыше заглушает Ваш голос.

Они сидели у камина в "запасном" кабинете наместника - там, где он не хранил яды, самые ценные документы и письма; в кабинете для посторонних. Трещал огонь; свечи медленно оплывали в серебряном канделябре на столе. Менестрель играл и пел стоя (ему вообще сложно было подолгу сидеть на месте), а сам наместник утопал в мягком кресле, раз в несколько минут стабильно сжимая зубы от боли в боку.

Менестрель улыбнулся в ответ.

- И правда. Видимо, стоит подобрать нечто более... осеннее? - и он вопросительно пробежался пальцами по струнам, взяв печальный аккорд.

Менестреля звали Нальдо, но, как и многие странствующие музыканты, он предпочитал представляться прозвищем. Прозвище с кезоррианского наместник перевести не смог, и менестрель с готовностью просветил: в говоре его родного селения так называют синюю кобру - редкую змею, что водится только в западном Кезорре, в Малых горах. Особенно много таких, по его словам, было на берегах дивного озера Вигония, огромного, как маленькое море. Наместника кольнула алчность коллекционера: он мельком слышал о синей кобре, но пока не сумел её заполучить. Прискорбно, конечно, хоть сейчас и не до этого.

И ещё наместник не мог взять в толк, как этому светлому мальчику могло прийти в голову взять столь кровожадное имя. Странно. Компенсация за то, что осталось невоплощённым?..

- Видимо, - сказал он. - Хотя в Вашей стране, похоже, в любое время года поют о любви.

Менестрель хихикнул и пренебрежительно встряхнул кистью.

- Да уж, иногда мы невыносимы, верно? - он посмотрел на лиру; вскоре тёмные глаза потускнели, а улыбка померкла. Вспышка молнии снаружи отдалась укусом в правом боку; наместник незаметно пересел так, чтобы надёжнее опираться на подушку. Молния так близко - как бы не ударила в сад резиденции или вообще в сам его кабинет. Смертельно больной, убитый молнией... По-своему забавно. - Однако у меня есть и более трагические песни. О судьбе нашей Вианты, например.

- Города-у-Красной-реки, - машинально поправил наместник. Нальдо гневно тряхнул головой (возможно, трепетное отношение к лире повелело ему оставить в покое руки).

- Это мерзкое, лживое имя, господин наместник! Простите, но, как только я слышу его, меня переполняет ярость. Оно отбирает у нас историю.

- Нельзя отобрать историю, господин мой. Прошлое всегда с нами.

Наместник задумался; он не хотел примерять это к "коронникам", но иначе не получалось. Нельзя отобрать историю, и кое-кто чересчур к ней привязан. Кое-кто, не доверяющий реальности - тому, что можно увидеть, услышать и потрогать. Объективным фактам. Неизбежности. Простому закону жизни и смерти.

Историю не отобрать - и не всегда это к лучшему. Не когда во имя раздутых идеалов могут погибнуть тысячи.

- С нами, но Вы не видели, во что они превратили наш город, - Нальдо снова потряс головой, как щенок, и, если бы не лира, определённо зажал бы уши. - Наш, да простит меня Академия, прекраснейший город в Обетованном!