Вадим Ингвалл Барановский - Край без Короля или Могу копать, могу не копать

— Какого такого Бадыноко? — ещё сильней нахмурился Сосрыква и сел на стульчик. — Нет у нас такой сказки.

— А это и не сказка вовсе, — хлопнул себя по лбу Фонси, — а быль. Я и забыл совсем. Этот Бадыноко с войны возвращался, ну и заглянул в один подземный город на предмет золотишка.

— Стой, стой, — Сосрыква вбуравил в хоббита взгляд блестящих чёрных глаз из-под косматых бровей. — Какой Бадыноко, я тебя спрашиваю? У нас их не меньше четырёх было, двое из моей бинонты, Бадыноко Большой и Бадыноко Водопад.

— Откуда же я знаю, какой это был из Бадыноков? — расстроился Фонси. — Я же не сам с твоими сородичами беседовал. Хотя, впрочем... как остальных-то Бадыноков прозывали?

— Бадыноко Бородач из бинонты Уастырджи, — нахмурился Сосрыква, припоминая, — и Бадыноко Дватопора из бинонты Фалвары. И, кажется, ещё Бадыноко Ваятель из той же бинонты, только не припомню, Бадыноко он, или всё-таки не Бадыноко.

— Бадыноко Бородач, — печально вздохнул Фонси, — про него говорили, что у него борода была такая, что иной Долгобород позавидует.

— Ай, — сказал Сосрыква, — это Бадыноко Дватопора. У Бородача всей бороды три волоса, он на войну-то пошёл, потому что жениться не мог — кто за безбородца дочку отдаст? А у Дватопора до колен борода, это точно. Значит, озёрный дух съел? А расскажи мне эту быль сначала...

Выслушав рассказ о гибели Бадыноко, Сосрыква призадумался.

— Говорили, бороде прилично до пояса, ниже — скверно, — вздохнул он. — Поплатился.

— А кто его съел, как ты думаешь? — спросил Фонси.

— Никто не ел, — ответил гном, — свои прикончили. Жальтишко не поделили, видать. За бороду да в воду, сказку потом придумали. Чтобы невидимый дух сожрал — не бывает.

— А почему не бывает?

— Пуза нет у духа, — объяснил Сосрыква.

— А кроме духов, кто бывает?

— Из нечисти? Черволюды, варги, летучая чушь, исхлюпы. Их всех видно.

— А духов не видно?

— Духов, болотной хмари, бродячего ужаса не видно. Они губят, не жрут.

— Значит, кого видно — тот и жрёт? — спросил Фонси.

— Нет, — сказал Сосрыква, — кто жрёт, того видно. Курганника видно, но он не жрёт.

— Понял, — кивнул Фонси, — а может, там какая-нибудь новая нечисть завелась, о какой ты не слыхал ещё?

— Может, — пожал плечами гном, — но на войну наши самые дикие пошли, отчаянные, терять нечего. Гундабад не взяли — озлобиться могли. Прикончили сгоряча, сознаться стыдно.

— А расскажи, Сосрыква, как там воевали. Я только слышал, что вы Гундабад осадили, а как да что там случилось, не знаю. Я даже не знаю, из-за чего гномы с орками воевали. За рудники какие-то, я слышал?

Сосрыква недобро прищурился на Фонси из-под густых бровей.

— За рудники! — воскликнул он. — Ай, наземники, что вы знаете. Рудники!

Фонси встретился с Сосрыквой взглядом и не опустил глаз.

— Я же сказал, что не знаю, — спокойно ответил хоббит, — поэтому и хочу, чтобы ты рассказал. И не называй меня наземником, я всю жизнь под холмом прожил, вот в такой вот норе.

— Ну, будь по-твоему, — проскрипел Сосрыква.Сейчас, погоди немного, — сказал Фонси, — я кое-что принесу.

Он шмыгнул в кладовку, где стоял горшочек с остатками мёда, найденный ещё в самый первый день, когда Фонси очнулся в смиале, плеснул туда воды из большого горшка и поставил горшочек в угли — пускай мёд растворяется в тёплой воде.

— Да, так что там у вас случилось? — спросил он Сосрыкву, снова сев на своё место у печки.

— Гномы, — сказал Сосрыква, — самый древний народ. Все горы — наши. Эльфы, орки, человеки — все потом пришли. Раньше одни гномы были.

Он сурово посмотрел на Фонси, словно ожидая возражений. Фонси возражать не стал — Гэндальф или Белладонна, возможно, стали бы, но Фонси было всё равно, какой народ самый древний. Пусть будут гномы.

— Долгобороды самый старый ирыстон, — продолжал Сосрыква, — Дюрин был первый Долгобород. В Гундабаде проснулся. Потом детей в Гундабаде оставил, сам на юг ушёл, в Казад-Дум.

«А-а,» — подумал Фонси, — «вот что такое коза дум, теперь ясно».

— Казад-Дум, — Сосрыква развёл руками, словно хотел показать что-то огромное, — дворцы, залы, своды! Колонны! Малахит, мрамор, яшма, базальт, гранит! Золото, лалы, яхонты!

Гном сыпал словами, половины которых Фонси не понимал. Усы и борода Сосрыквы взъерошились, глаза сверкали.

— Я, — вздохнул он, — Казад-Дума не видел. Орки захватили, много лет. И Гундабад, Царь-пещеру, захватили. Долгобороды отвоевать хотели, всех позвали. Мы пришли. Половина с Ахсартагом в Казад-Дум спустилась, половина с Нарджхоу в Гундабад поднялась.

Он отхлебнул из кружки, куда Фонси плеснул ему тёплой медовой воды, и отшатнулся.

— Это что, мёд?

— Мёд, — кивнул Фонси, — с водой. Жалко, пряностей нет никаких и травок тоже, а то я бы настоящий сбитень сварил.

— Нет, мёд, это нет, — не слишком связно сказал Сосрыква, наклоняя голову и отодвигая кружку, — кардунский обычай едой делиться, мёд не еда, лакомство.

— А что мне кардунские обычаи? — пожал плечами Фонси, придвигая кружку обратно к гному. — Я, чай, не кардунец, а ширский хоббит. Кого решу мёдом угостить, того и угощу. Вот тебя, к примеру. Пей давай. Ты мёда-то, верно, сто лет не пробовал?

Сосрыква втянул в рот с усов каплю медовой воды, снова взял кружку и шумно внюхался в медовый запах.

— Восемьдесят шесть лет, — сказал он, отпивая глоток и вытягивая ноги ближе к огню. — Мёд я в последний раз дома пробовал.

Метель бушевала снаружи ещё два дня. За это время Сосрыква стал гораздо более дружелюбен. Осмотрев плащ и прочую одежду Фонси, гном объявил, что Фонси по дороге в Кардун непременно замёрзнет, и отправил его сдирать шкуры с кроликов, которых называл смешным словом «зайц». Греясь у печи, хоббит и гном сшивали эти недублёные, кое-как размятые шкуры вместе, делая из них меховую накидку — надеть под плащ.

— Мы сперва в Гундабад по подземному ходу поднялись, — рассказывал Сосрыква, — орки нас камнями завалили, потом в проход тролль залез, загородил, как пробка кувшин. В осаду сели, ходы-выходы стережём. День сидим, неделю, две, поймали орка лазутчика, у него письмо по-орчьи. Пишет Азог Гьлгару: «Ещё ты мало держись, я тебе сына Болга пришлю, с тысячей бойцов. А головы Траина, Торина, Наина и Дайна я над воротами в Казад-Дум за бороды привязал». Тогда Нарджхоу сказал: «Казад-Дум потеряли, зачем Гундабад?!» Осаду снимали, на юг бежали — месть вершить. Думали так.

— А ты? — спросил Фонси.

— Наш отряд оставили Гундабад смотреть, у Волга бойцов считать, потом к остальным бежать. Но нас в ловушку поймали.

Сосрыква покачал головой и съел ещё ложку варева.

— Орков в Казад-Думе, — продолжил он, — без нас побили. Болг сам-тысяча в Гундабад приходил, да в тысяче пятьсот баб, да триста раненых. Из Казад-Дума уходили, шкуру спасали. Письмо нарочно Болг написал, а настоящие вести летучие мыши носили. Как Нарджхоу ушёл, нас в клещи брали, всех рубили. Я один живой остался, меня как труп бросили, потом я в Кардун попадал. Ну да это другой рассказ.