Марина Александрова - Судьба первородной

— Друг? — удивленно изогнув бровь, переспросил Рэйнхард таким тоном, что у Тириэна, что был гораздо старше своего собеседника, невольно поползли мурашки по спине.

— Хорошо, — примиряюще поднял он руки, — хотя бы не враг!

— Не враг, — эхом повторил Рэйн, точно зная, как немного остудить пыл ректора, чтобы тот почувствовал дистанцию между ними. Но, похоже, Тириэн был слишком возбужден в этот вечер, чтобы чувствовать полутона их беседы.

— Вот, — гневно ткнул он пальцем в папку, которую бросил на стол перед аланитом.

— Это что?

Рабочий день на сегодня был закончен, и Рэйн уже давно бы вошел под крышу собственного дома, если бы в ведомство, которым он управлял, не влетел бы запыхавшийся ректор, как раз тогда, когда мужчина собирался уходить.

— Это? Заявления на перевод на другие факультеты…

Рэйнхард тяжело вздохнул, понимая, к чему клонит этот аланит, но искренне недоумевая, при чем тут он?! Хотя как — «при чем»?! Он же теперь глава Дома, к которому причислен Соль…

— И?

— И?! Пятнадцать студентов из тридцати подали заявление на перевод за первый рабочий день этого старикашки! Остальные не успели, знаешь почему?

На молчаливый взгляд Ариен ректор вдруг встрепенулся и с жаром ответил сам себе.

— Потому что я дверь закрыл! Я сбежал, что б их, из собственного кабинета от собственных студентов! Этот старик провел с ними наедине три часа! Казалось бы, что может такого сделать один тщедушный старик за жалкие три часа на первом занятии? Но этот сделал…

— Что сделал? — прищурившись и с каким-то детским любопытством поинтересовался Рэйн.

— Не знаю… — тихо прошептав, доверительно поделился ректор.

— То есть — «не знаю»? Ты что, даже со студентами не попытался поговорить?

— Показания разнятся, — буркнул ректор. — Я, кстати, разговаривал и со стариком… конечно, он чудаковатый, но вполне себе милый…

— Какой?! — резко наклонившись к ректору, чем немало его напугав, переспросил Рэйн, на миг решив, что ему послышалось.

— Это же пер-во-род-ный, — по слогам проговорил Тириэн. — Ему же столько лет! Конечно, он может быть странным, но он вполне себе милый, вежливый такой.

— Какой?

— Ты оглох, что ли? — возмутился ректор. — Два раза сказал, что очень вежливый старик. Пришел ко мне ровно через три часа, мы поговорили, он четко обрисовал, чего хочет от тех, кто будет у него учиться, рассказал о методике преподавания, честно предупредил, что не потерпит расхлябанности, на что я дал ему полное добро. Ведь даже если он обучит как следует хотя бы одного студента — это уже будет значительный вклад! Потом мы вполне дружелюбно попрощались, и я уже было засобирался домой, как началось… Один за одним, ты понимаешь?! А я, честно сказать, нет! Первые пятеро смылись, не дождавшись, пока я завизирую их заявления, потом пришла студентка, с которой… то есть которая является старостой группы. Она оборотень-интуит, можно сказать, экспериментальный студент в нашем заведении, умница, отличница — и тоже с заявлением о переводе.

— Ты узнал причину?

— Она сказала, что трезво оценивает свои силы и обучения в таком темпе и стиле не выдержит. Что не сможет совладать с собственной натурой и просто прикончит старика. Конечно, я уговорил ее подумать, но… Следующие трое, чьи родители, между прочим, не последние люди в империи, сказали, что их в жизни так не унижали! Кто?! Старик — божий одуванчик, я с ним говорил, а уж в людях-то я понимаю!

«Ну-ну», — подумал Рэйн, устало подперев голову рукой.

— Но совершенно не понимаю, откуда такая реакция у половины группы. Я надеюсь, может быть, ты поможешь разобраться…

— Ты серьезно просишь меня заняться твоими студентами? — предупреждающе блеснув взглядом, тихо спросил Рэйн, отчего Тириэн вовремя сумел поправить себя.

— Не студентами, а преподавателем, ведь он твой…

— Мой, и что? Послушай, дядя Тириэн, — вовремя поняв, в качестве кого пришел к нему сегодня лучший друг его отца, Рэйн решил не нагнетать. — Я сделал империи дорогой подарок, привел в лучшее учебное заведение профессионала, которого тебе нигде больше не найти, и даже если он избавится от всех студентов, что ты ему определил в ученики, а останется всего один, то полагаю, что и это уже будет щедро…

— Значит, не поможешь? — прищурился Аурэлл.

— При первой возможности я с ним поговорю, хорошо?

— Кроме того, что ты сделал подарок империи, ты связал руки и мне, прекрасно понимая, что я не имею права наказывать и влиять на чужую собственность…

— Тебе же нравится быть хорошим, — уголком рта усмехнулся Рэйнхард.

— Лишь до поры до времени…

Мне снился сон. Впервые за последние десятилетия мне снился сон… не кошмар. Как я поняла, что это сон? В нем были краски, не серые подтеки вокруг. Впервые мои руки не зябли от пронизывающего холода. Я больше не падала с утеса Победителей, чтобы убедить их, что умерла. Не лежала на каменном плато ту бесконечную ночь, желая заорать во все горло, но не в силах преодолеть паралич. Тогда мне повезло, что они даже не удосужились спуститься, чтобы забрать тело. Повезло, что в тот лютый ночной мороз ни одна тварь не вышла в поисках падали. Больше не было видений бесконечного зноя, когда я тупо брела в самое сердце Элио, чтобы разыскать место, куда они сбросили тела тех, кого смогли найти и кому так решили воздать по заслугам. Ровно сорок пять тел. Я считала и считала в надежде найти самое главное из них, но, как бы я ни старалась увидеть среди лиц самое знакомое, родное, любимое, единственное… его не было. Сорок пять, не сорок шесть. Пустые, мутные, мертвые глаза друзей… Нет, не друзей, то была моя семья. Самая дорогая, единственная, любимая семья. Те, кто все знал обо мне, кому я бесконечно доверяла, кто был мне братом и сестрой в самом глубинном, истинном смысле этого слова. Они таращились на меня пустыми мутными взглядами, словно мусор сваленные в одну кучу. Мои родные…

Я ли кричала в тот день или же то всего лишь плод моего воображения, но этот пронзающий душу крик до сих пор стоит у меня в ушах. Мне часто снятся мои ладони, изодранные в кровь, и то, как я почему-то руками разгребаю песок, чтобы создать последнее пристанище для тех, кто не удержался от самого края. Иногда, во сне, я думаю, почему бы не взять лопату или что-то еще? Но не могу найти ничего подходящего. Это выматывает. Бывают ночи, когда я весь свой сон ищу ее и не могу проснуться. Это тяжело. Но тяжелее, когда я вижу все до самого конца… Вижу их такими красивыми, странными, почему-то улыбающимися, и мне приходится закапывать их. И в этот момент они превращаются в крошечные фигурки, будто куколки, которые я легко погребаю ладонью под слоем песка.

Но сегодня мне впервые снился сон. Мне снилась Эйлирия. Времена, когда счастье казалось мне чем-то постоянным, незыблемым; его сладкий вкус спелого персика, солнца и моря я чувствовала на языке, как и вкус поцелуя того, кого выбрала раз и навсегда. Он держал меня за руку и вел сквозь волшебный сад, туда, где журчали серебристые магические фонтаны. Ощущая родное тепло его руки, сжимавшей мою, я растворялась в этом летнем дне. Он шел впереди, и все, что я могла видеть, — это его широкая спина и медно-рыжие кудри волос. Но я любовалась. Любовалась тем, как солнечные лучи, проникая сквозь ветви деревьев, играют с ними, и поражалась тому, насколько же это красиво.