Александр Гребенкин - Люди как птицы

Но я уже неслась вниз, к реке, ломая холодные снежные кусты.

По моим пятам мчались два грозных и лохматых зверя — специально обученные овчарки полковника Обезьяны, от которых нет спасения!

У самого берега собачищи настигли меня, да только зубы щёлкнули… Я, не летавшая уже более десятка лет, вдруг отделилась от белой земли! И чувство радости и гордости от полёта охватило меня!

Я летела над рекой, над лесом и кричала от радости! Вдогонку мне летели проклятия, ругань, да ещё и того похуже — звонкие, жалящие пули. Одна из них впилась в мой тёмно-зелёный бушлат, да лишь слегка оцарапала тело, но не смогла уничтожить чувство свободы.

***

Земля подо мною казалась белым полотном реки с островками — домиками. Начинался какой-то город. Становилось холодно, чувствовалась изнуряющая усталость.

Местность была холмистой, изрезанной оврагами, над которыми горбились пригородные дома, белела церковь. Покружив в сумерках над белоснежной колокольней, уходившей ввысь на более чем стометровую высоту, я снизилась и встала на твёрдый снежный наст на одной из пустынных улиц.

Какое-то время приходила в себя и разминалась после долгого непривычного полёта.

Послышался удар копыт по мёрзлой земле — мимо просипели железными полозьями сани с бородатым мужиком, который окинул меня удивлённым взглядом и поздоровался. Сообразив, что в небольших населённых пунктах есть традиция здороваться со всеми, я ответила на его приветствие.

Прошла мимо длинного жёлтого административного здания с большим плакатом: «Граждане города Изумрудные Росы! Все на защиту Отечества!»

Так я узнала, в каком городе нахожусь.

Далее были рассыпаны низенькие деревянные домики с заснеженными садами. Кое-где уже горели керосиновые фонари.

Один из домов на окраине мне понравился — крепкий, каменный, достаточно большой, будет, где переночевать. Хибарки и маленькие домишки я обходила.

Во дворе было развешено бельё, полоскавшееся под ветром.

Пустил меня в дом сам хозяин — большого роста человек с длинной бородой с дымящейся самокруткой в руке. Звали его Прокофием Фёдоровичем.

— Ну, заходи, коль пришла. На одну ночь — чего же не приютить человека? Располагайся, грейся.

Я попросила горячей воды, йод, бинт.

— А что случилось? — спросил он, сурово сдвинув брови.

— Да в темноте споткнулась у забора, напоролась на гвоздь.

Прокофий Фёдорович позвал свою жену Марфу — серенькую женщину в косынке с оспинками на лице, велел сбегать к соседям за бинтом.

В комнате, которую мне отвели для отдыха, я осмотрела рану, закрытую пропитавшимся кровью платочком. Она была неглубока, пуля лишь слегка зацепила меня.

Я прилегла на железную кровать. Окинула взглядом комнату: пузатый комод с массивными ручками и с приклеенными картинками, вырезанными из журнала, круглый стол с керосиновой лампой, семейные фотографии на стенах, часы с кукушкой, вата между оконными рамами.

Меня позвали отужинать «чем бог послал». За столом собрались: сам хозяин дома Прокофий Фёдорович, его робкая супруга Марфа, сын Прохор — кудрявый блондин со значком ГТО на рубашке (по профессии железнодорожник) и беременная невестка. По традиции больше молчали, перебрасываясь лишь редкими малозначительными фразами.

Наконец-то, в общем молчании прозвучал вопрос Марфы:

— Куда же ты милая путь держишь?

— Я сама из небольшого городка (я назвала наугад один из местных городов). Вот ездила к мужу, он на лесозаготовки принарядился работать, а сейчас домой возвращаюсь. Мне бы только до утра побыть…

— А почему он не на фронте? — спросил Прокофий Фёдорович.

— Да из-за зрения не взяли на фронт. Плохо видит он у меня.

Последовало ещё несколько вопросов о заработной плате и быте на заготовках.

Сын встал, поблагодарил за еду, кивнув отцу, куда-то вышел.

Невестка укоризненно смотрела на меня, и не понятно было, то ли она чем-то недовольна, то ли хочет что-то посоветовать.

У меня слипались глаза, и я была рада, когда осталась одна в своей комнате. За окном падал лёгкий и тихий снег. Железная печка давала тепло, было уютно и хорошо.

Потушив керосиновую лампу, я легла в постель.

Жильцы ещё долго ходили по дому, хозяин кашлял, стучали и скрипели двери, цокали часы. Всё это слилось и перемешалось — я погрузилась сон. Для меня он был радостным — опять полёт над снежным миром — то, что мне не снилось уже много лет, с тех пор как я жила в неволе в этой комфортабельной тюрьме — «шарашке», где такие — же несвободные учёные — зеки изучали меня, ставили на мне эксперименты, всячески пытаясь разгадать мой феномен. А, на мой взгляд, как раз никакого феномена — то и не было!

…Я проснулась в тревоге, резко сев на скрипучей кровати. За оконной занавеской серело утро, больше похожее на сумерки.

Хозяева были уже на ногах, ходили по дому, звенели ведром во дворе, задавали корм домашней скотине.

Утром хозяйского сына я не увидела — он уехал на работу. Его беременная жена лежала в своей комнате, у неё было недомогание.

Завтракали картошкой с крупной солью, рыбой. Когда пили чай, послышался стук копыт. Кто-то въехал во двор, привязал лошадь к дереву.

Прокофий Фёдорович с Марфой переглянулись.

Тяжело и уверенно стучали чьи-то сапоги, поскрипывая досками порога, звенели шпоры.

В дом вошёл высокий и стройный человек средних лет в милицейской шинели и фуражке (несмотря на морозец) с гладко выбритым лицом и внимательным взглядом стальных глаз.

— Так-с… Всем доброе утро!

Повесил фуражку на крюк, поправил назад волосы, подсел к столу.

— Я на минуту, поэтому раздеваться не буду, — сказал он.

— Вадим Алексеевич, налить тебе? — предложил Прокофий Фёдорович.

— Не, я на службе, — сказал Вадим Алексеевич, строго посмотрев меня. — А вот картошечку в мундирчике возьму.

И он ловко подцепил длинными пальцами картофелину и обмакнул в соль.

Прокофий Фёдорович вытер руки, встал, выдвинул ящик шкафа и положил на стол часы с цепочкой.

— Идут? — жуя, спросил Вадим Алексеевич.

— Обижаешь, начальник, — ответил хозяин, поглаживая бороду.

Вадим вытер руки о полотенце, взял часы и открыл крышечку.

Улыбка на мгновение озарила его приятное, худощавое лицо. Он спрятал часы, перекинувшись словами о холодной погоде с хозяевами, посмотрел на меня пристально и задал вопрос:

— А вы, гражданочка, кто такая будете?

— Я — Васильева Елизавета Петровна, — ответила я робким голосом.

— Та-ак-с! — протянул Вадим Алексеевич и добавил прищурившись. — И каким же ветром вас сюда занесло, Елизавета Петровна?

— Ездила к месту работы мужа и вот теперь возвращаюсь назад, — сказала я уже готовую легенду и назвала город.