Стивен Эриксон - Падение Света (ЛП)

Она протянула мозолистую охряную руку, коснулась его щеки. — Реального нет, Наказанный. Лишь сны.

— Я чувствую иначе.

— Существует страх пробуждения, — отвечала она, — даже когда сны неприятны нам. Голос вопит в твоей голове, молит проснуться, но другой голос предупреждает: ты проснешься в мир неведомый. Вот причина страха.

— Нам нужно чувство вины, Вестела Дрожь. Без него умрет совесть. Этого ты хочешь для меня? Для всех нас? Забрать совесть. Вину?

— Нет, — сказала Хатарас, присев напротив. Глаз ее влажно поблескивали. — Есть иной путь.

— И это…

— Его можно понять лишь в разгаре ритуала. Помочь тебе сейчас?

Он покачал головой, торопливо принявшись прятать остатки пищи. — Нет. Я солдат Хастов. Я встану с товарищами.

— Это говорит твой страх.

Он замер. — Страх? Скорее ужас.

— Отдав ложь о своем преступлении, — сказала Вестела, — ты столкнешься с преступлением невиновности.

— За которую, — добавила Хетарас, — ты винишь себя больше, нежели за кровавый нож в руках.

— Она убила себя, — прошептал Листар, — из ненависти. Устроила всё так, чтобы думали на меня. — Судороги охватили его, руки закрыли лицо. — Не знаю чем я такое заслужил… но точно что-то сделал. Что-то. «Бездна подлая, что-то…»

Их руки были на нем, удивительно теплые и нежные. От касаний проливалось тепло.

— Наказанный, — сказала Хатарас. — Не было ничего.

— Ты не можешь знать!

— Ее дух скован. Ты тащишь его за собой. Уже давно.

— Этого она и хотела, — заметила Вестела. — Вначале.

— Это было безумие, Наказанный. Ее безумие. Сломленный дух, сон среди туманов забвения.

— Мы будем ждать. Но ей мы не поможем.

— Ее сон — кошмар, Наказанный. Она хнычет как дитя. Хочет домой.

— Но для нее нет дома. Хижина, в которой вы жили — все комнаты — еще стонет от преступления. Послать ее туда — как в тюрьму, в рудник, обречь на вечное заключение.

— Нет, — заплакал он. — Не делайте так с ней. Говорю же — у нее была причина! Должна была быть… что-то, что я сделал… или не сделал!

— Тише, Наказанный, — шепнула Хатарас. — мы делаем для нее новый дом. Место покоя. Отдыха.

— И любви.

— Ты будешь ощущать ее. Заново. Ее дух снова коснется тебя, но руки станут нежными. Ибо мертвые почитают живых, какими бы они ни были. Мертвые почитают живое, Наказанный, чтобы смягчить твое горе, чтобы забрать напрасное горе.

Он рыдал, а руки гладили его, голоса сливались в речитатив, издавая не совсем слова, но звуки более правильные. Они говорили на языке души.

Вскоре ему почудилось, что он слышит ее. Жену. Звуки рыданий в ответ его рыданиям. Ощутил общее горе, плывущее в обе стороны, холодное и невероятно сладкое, хотя и горькое. Давнее безумие, бесконечная мука неуверенности — каждый раз, как он входил в ее комнату, ужасаясь тому, что увидит через миг, взглянув в дикие, полные паники глаза.

Если в мире есть магия, достойная назваться могущественной… это именно она.

«Нужно рассказать всем. Есть иной вид волшебства. Пробудившегося в мире, в наших душах».

И о тех словах в последний день, когда он уехал к Геласту заказывать корзины для фляг. «У меня сюрприз для тебя, любимый муж, когда ты вернешься. Доказательство чувства. Ты вкусишь мою любовь, Листар, когда придешь домой. Вкусишь то, что не мог и вообразить. Смотри, как благословляет любовь».

И он вернулся, полный надежды, но что-то дрожало под поверхностью мыслей. Животный страх. Надежда — понимал он сейчас — злобный зверь. Каждая мысль — заблуждение, каждая воображаемая сцена совершенна, но и фальшива; и он нашел ее в петле из веревки, сорванной с дверного звонка, в доме без слуг — все потом поклялись, что Листар передал через жену приказ уходить — и понял, какая сила воли требовалась, чтобы затянуть петлю сидя… и тогда же понял всю силу ее любви.

Болезнь, разум согнутый, душа сломанная, все злобные порывы сорвались с привязей. Он теперь знает, какой ужас жил за веками ее глаз, какое дитя, не знающее куда бежать.

Листар опустил руки, поморгал и посмотрел на двух гадающих по костям, что сидели напротив. Так много незаслуженных даров.

«Но Сон угаснет. Бегущие-за-Псами вымрут.

Бездна побери нас, такую потерю невозможно восполнить».

И что-то покинуло его. Он не знал что, не мог знать… но его уход был подобен всхлипу, выдоху долгой боли. И без него осталось… ничто.

Он еле расслышал слова гадающей: — Она готовит дом. Для мужа на тот день, когда он соединится с ней.

— Отлично, — сказала вторая. — Но все же их хижины уродливы.

— Пусть спит — нет, хватит, Вестела, оставь его любимого черного петушка в покое.

— Моя плата. Мне нужно его семя.

— Он отдал бы его свободно.

— Нет, я забираю его свободно.

— Ты такая шлюха, Вестела.

— Удержим его во сне. Займешься петушком потом, как очнется.

— Может, он спит, но чутко. Не опустошай его. Я хочу свою долю. Не жадничай.

— Я всегда жадничаю.

— Тогда слишком не жадничай.

Он слышал смех жены, когда пара загорелых ног оседлала его, заведя внутрь, и начала ритмически двигаться.

— Всегда темно, — сказал кто-то, — если держать глаза закрытыми.

Вот самый странный сон, решил Листар, но жаловаться не стоит.

* * *

Командующая Торас Редоне молча скакала рядом с ним с самого утра. На закате они доедут до лагеря Хастов. Галар Барес всматривался в тракт впереди: вьется между голых изрытых холмов, огибает круглые горы отходов там, где прежде стояли кузницы. По бокам дороги еще видны старые сараи и канавы.

День выдался холодным, но он ощущал смену времен года. Весна словно готова была обрушиться на них. Когда они уезжали из имения Хенаральда, пришла весть — Легион Урусандера покинул Нерет Сорр. Марш на Харкенас начат.

Он слушал, как копыта лошадей бьют мерзлую землю, иногда звонко отдаваясь на камнях. Меч беспрестанно бормотал у бедра.

— Если думаешь, что я возненавидела их, то напрасно.

Вздрогнув, он бросил на нее взгляд. Торас натянула соболий капюшон тяжелого плаща, скрывая лицо, и горбилась в седле. — Сир?

Она улыбнулась. — А, снова звания? Уже не помнишь о нашем потении, о том, как мы ворочались под мехами? Общее дыхание — от меня в тебя и от тебя в меня, общий вкус — можно ли сильнее обнять друг друга? Ох, пусть магия сплавит нашу плоть. Я проглотила бы тебя, Галар Барес, тело станет ртом, руки раздвоенным языком, чтобы обернуть тебя и затащить внутрь.

— Умоляю, сир, не говорите так. «Твои слова кажутся пыткой».

— День слишком светел? Все видно в подробностях, взгляд так зорок, что разум пугается? Ладно, придет ночь и я снова обниму тебя, как потерявшаяся девочка. Я говорила о Легионе. И о Хунне Раале, которого не могу презирать, хотя обязана.