Стивен Эриксон - Падение Света (ЛП)

— Я изучил, дражайший Празек, множество искусных описаний любви по сочинениям самых бездарных поэтов и бардов века нашего и веков прошлых. Что, откупорить зловонную яму? Знаешь это? «Любовь, как пес, каталась в рыбной жиже».

— Стрепала из Южной Форки. Угадай этого: «Так погружаюсь я в любовь, как ты в свиную кровь!»

— Веск, умер сто лет назад.

— Но до сих пор славен среди посредственностей, не меркнет стих, шум не утих, в болоте нет путей прямых…

— Кроме твоей тропки, Празек.

— Нет, я сдался, затер следы и уже не требую держать строй.

— Вспомни этого. Поэт был так безутешен, что потратил четыре года и сотню бутылок чернил, оправдывая самоубийство. А сам сломал шею, поскользнувшись на куске мыла.

— Щелок, зола, гибель пришла, скользко пятно, шуток не слышно давно.

«Будь проклята, любовь! Язык

Коснулся лишь на краткий миг

Червя, что выделяет слизь

Но яды в жилах разлились

Пляшу как крыса на плите

Она ж, невинна в красоте

Сияя пухлыми губами

Сильнее разжигает в печи пламя, пламя, пламя!»

— Есть тонкость в этом отчаянии, и я невольно восторгаюсь.

— Талант до ужаса случайный. Но все ж талант.

— Переплавлять горе в гений. Да, редкий талант. Страдание по сути своей окрашено страстью, избыток боли подобен смоле или манящему нектару на устах цветка — нас тянет и тянет внутрь и… э, вглубь.

— И еще дальше, — закивал Датенар. — Я смутил тебя?

— Ни на миг. Я на плодородной почве, и нужно лишь заточить плуг. Это была Лифтера?

— С Острова? Нет. Ее метания были такими горькими, что бутон лишь безнадежно сжал бы лепестки.

— Тероз?

— Тот уличный бродяжка? Ты оскорбляешь имя случайного самоубийства. Еще попытка, или я вынужден объявить себя торжествующим победителем.

— Звучит так знакомо…

— Может быть.

Перед ними простерлась южная стена города — местами осыпавшаяся и всюду невысокая; здания за стеной темные, словно закопченные. У распахнутых ворот не видно стражи.

— Четыре года метаний?

— А потом мыло на скользком полу.

— Ирония смерти должна была сделать его знаменитым.

— Собрание сочинений помешало.

— Процитируй еще пару строчек!

— «О, как темна заря! Как холоден закат! Как мрачен день, как звездна злая ночь!»

— Какой жалкий дурак. Не видел хорошего ни в чем.

— Склонный к самоубийству. Четыре года длилось его поприще, он излил все, что копилось внутри, в разбитом сердце… разбитое, сказал я? Пустое сердце, слишком одержимое ловушками отрицаний, чтобы сфокусировать слепой взор на предмете чувства. Она сказала «нет», но прежде чем слово слетело с губ, эпические видения полнили его голову, мучения манили отвергнутого любовника. Внимательно слушай добровольных мучеников, но не спускай внимательного глаза с их содроганий — это игра, ведущаяся до кровавого конца, и слушатели — важнейшая ее часть.

— Скорее бронзовые бюсты. Или портреты выше реального роста, в обширной панораме…

— Были и портреты, и бронза.

— Что? Веранакса? Высмеянный Галланом герой? Но это же вымышленный персонаж! Фикция! Насмешка Галлана над льстецами!

— Я не постулирую различий.

Празек фыркнул. — Разбитое сердце поэта выжимают насухо каждые две недели.

— Из здорового много пользы не выжмешь. Так скажут многие. Но этими аппетитами нужно править суровой рукой, не допуская излишнего цинизма. Ну же, проявим любопытство к самодельным жертвам и самовредительским ранам. Что за нужда движет рукой с ножом? Какой голод заставляет терзать собственную плоть? Это смерть, обращенная вовнутрь, челюсти и укус объединены, как любовники.

— Веранакса, — вздохнул Празек. — Галлана стыдили за этот эпос.

— Ему было плевать.

— Тем сильнее бесились враги.

— И тут сокрыт урок, если мы решимся сорвать плод.

Празек прищурился, отыскивая передовых всадников: командующую Торас Редоне и капитана Фарор Хенд. — Самоубийственное равнодушие?

Датенар пожал плечами. — Я осторожен.

Галар Барес проскакал в хвост колонны, явно доведенный до умопомрачения видом трех тысяч молчаливых солдат. Не было смешков, почти не было разговоров, оружие и доспехи безмолвствовали. Легион Хастов звучал тупой барабанной дробью без пауз. Тихий гром приближался к Харкенасу.

Оттепель, принесенная под шепот южного ветра, успела умереть, снег хрустел под копытами и сапогами, холод усиливался. Казалось, утро застыло на месте.

— Тот сомнительный ритуал, — разочарованно прорычал Датенар. — Я очнулся на тонком льду. Но куда ползти? Берега не манят кочками желтой травы и стеблями тростника. Пошевелись — услышишь треск льда под собой. Глаза стараются пронизать невинное, выглаженное ветром зеркало — это облака, сулящие грозовые тучи? Серое небо, намекающее на предательские полыньи? Я лежу на спине, или лицом вниз? Но что-то шевелится в кишках, друг мой. Предвкушение крови.

Празек вздрогнул. — Что изменилось? Ничего. Все. Ритуал покрыл наши души загадочным узором. Проклятие, благословение? Мы слепы к рисунку. Но, как ты сказал, предвкушаем.

Датенар указал на пустые стены. — Видишь ожидавшие нас фанфары? Нет, нас унижают горьким равнодушием.

— Ладно, друг. Я говорил о любви?

— Да. Сердце под осадой. Хотя не могу постигнуть причины внезапного кризиса.

— Преступники, — ответил Празек. — Не бывает кары за нежные ласки, сплетение рук, долгие колебания и выплеснутые признания. — Он помедлил. — Мертворожденная близняшка, вместилище магии, и та, что могла накопать волшебства и себе, но раздавлена и полна презрения. Варез обнял бы ее. Но он тоже не считает себя достойным, имеющим право. Как не удивляться, что в любви видят особую привилегию?

Датенар крякнул. — Любой бог прошлого назвал бы ее благом. Наградой. Полнота любви измеряет деяния смертных. Ее выделяют, как небесные монеты, словно мы среди Форулканов.

— Точно. И подумай… Как оценить эту валюту, это чистейшее злато? Сокровища растут, когда любовь скудна, и уменьшаются от избытка? Боги играют из себя судей, но кто оценит их стоимость? Я бросаю вызов, Датенар.

— Как пожелаешь. Но ради чего?

— Долой скаредное распределение любви. Не толкнуть ли Ренс в объятия Вареза? Не внушить ли им, что они вправе полюбить?

— Ты отвлекаешься. Ведьмы Бегущих-за-Псами сделали с нами что-то, со всеми, кроме командующей. И она ведет легион, не знающий себя, но желающий избежать самокопаний. Она же… а, ладно.

Празек глянул на друга. — Я отвлекаюсь, ты впадаешь в отчаяние. Молю, пусть все решит Торас Редоне.

— Что решит?

— Насчет любви и жизни. Ибо, нет сомнений, любовь выражает жизнь и дает ей смысл.

— Легко говорить.

— Датенар, гадающие по костям очистили наши души?

Командующая и Фарор Хенд уже достигли ворот и въехали без остановки.