Григорий Давыдов - Гобин поневоле или Изменчивый Мир

На меня тут же уставилась прорва светящихся в полутьме глаз. Не гоблинских, и даже не конных. Эти существа являли собой нечто вроде больших, я бы даже сказал, гигантских ящериц, что возлежали на соломе и вяло, с каким-то безразличием, жевали. Надеюсь, что не конюха. Или как называть того, кто за ними ухаживает? Ящеронюх? М-да, звучит, будто он — любитель понюхать ящериц…

Этих ящериц здесь было не меньше десятка. Они были отделены друг от друга высокими деревянными стенками, но ничего по типу загона я и не заметил: ничто не мешало рептилиям просто выйти из своих «убежищ», да сожрать нерадивого гоблина, который забрёл сюда, даже не выяснив, на что может наткнуться. Но пока все они, как один, лежали, не шевелясь: лишь их челюсти усердно работали над пищей. Несмотря на это я даже сдвинуться с места не мог: ноги не слушались, страх, что они ринутся на меня, как только я двинусь, поедал изнутри. И где же ходить этот, чтоб его, ящеронюх, когда он так нужен?!

Не успел я подумать об этом, как из-за одной из стен вышел гоблин. С первого беглого взгляда, даже не пользуясь памятью Гул-аль-Дука, я понял: он — тот, кто мне нужен.

Одет зеленокожий был в кожаную жилетку, оголявшую живот и грудь, широкий пояс держал свободные штаны, больше напоминавшие бриджи, на самом поясе висел какой-то увесистый мешок, большой охотничий нож и палка, довольно аккуратно выструганная, обёрнутая какими-то тряпками и явно предназначавшаяся для дел, ведомых только самому её обладателю. Как и у меня, его стопы не были обременены обувью, но держал он их явно в чистоте: даже края штанов запачканы не были, что говорило либо о его возможностях порхать над землёй, либо о том, что он тут чуть ли не живёт, никуда не выходя. Волосы же на голове, что были чёрные, как смоль, наоборот, грязные, свисающие до плеч. Уши почему-то ободраны по краям, да и вообще в целом похожи на тряпки, измусоленные очень злой собакой. Но лицо — спокойное и даже приветливое, как у матери после работы: вроде как устала, хочет спать, но всё равно улыбнётся.

Увидав меня, Их-руг-Ахт — а это, без сомнений, был именно он — изумлённо вздёрнул брови, разведя руки в стороны, словно намеревался обнять на расстоянии:

— Ба! Гул-аль-Дук! Давненько ты не заглядывал…

Гул-аль-Дук? Ну да, ну да, надо бы уже привыкнуть.

Заметив моё замешательство, гоблин усмехнулся и сам пошёл в мою сторону, по пути абсолютно бесстрашно отвесив шлепки по носам разинувшим рты и явно просящим добавки ящерицам. Это зрелище вернуло мне контроль над телом и головой, и как только Их-руг-Ахт, улыбаясь во все хрен знает сколько зубов, оказался рядом, молча протянул ему свиток. Тот также без разговоров принял его и, на секунду застыв на рассматривании печати и кивнув каким-то своим мыслям, развернул его, начав бежать глазами по строчкам.

И чем ниже он опускался взглядом, тем угрюмее и сосредоточеннее он остановился, пока наконец улыбка совсем не исчезла с его лица. Затем он бросил на меня мимолётный изучающий взгляд, снова посмотрел на пергамент, нахмурился, затем свернул его и протянул ближайшей ящерице. Та с удовольствием сожрала угощение.

— Пойдём, — коротко бросил он мне, резко развернувшись и пошагав в другую часть здания.

И что было в том письме?

Мне оставалось лишь пожать плечами и, косясь на явно всеядных монстров, во взгляде которых читалось желание попробовать экзотическое блюдо ля-гоблин, последовать за Их-руг-Ахтом.

Зеленокожий остановился у дальней стенки, рядом с которой лежала, положив башку на толстые лапищи и двигая челюстями, пожирая собственную кровать-солому, большая даже по отношению к собственным собратьям, серая ящерица. Гоблин похлопал её по лбу, и та медленно, нехотя перевела на него взгляд.

— Давай, Лежебока, хватит жрать. Сегодня пойдём гулять! — Говоря это, Их-руг-Ахт подошёл к стенке, на которой висело на прибитом гвозде седло со множеством кожаных жгутов и перевязей.

Лежебока — чёрт, в самую точку кличка! — зевнул, всем своим видом показывая, что чхать он хотел на прогулку и вообще всякие супостаты обедать мешают, но всё-таки поднялся, отчего, как мне показалось, даже завибрировал пол. Взвалив тяжёлую ношу на спину пофигистичного животного, Их-руг-Ахт закрепил на нём ремни, прочно зафиксировав седло и, ухватив уздцы, подошёл к морде Лежебоки, показательно вздёрнув бровь. Мне показалось, или ящерица поджала губы? Зеленокожий ухватил её за загривок и, повертев перед носом уздцами, нахмурился, посмотрев прямо в глаза. Этот немой диалог закончился полной победой гоблина: животное всё-таки раскрыло пасть, и Их-руг-Ахт сунул ей в рот железные набалдашники на конце ремешка, перекинув уздцы ящерице через голову, так что те шлёпнулись прямо на седле.

— Больно уж своевольный, — прокомментировал зеленокожий. — Но сильный и выносливый.

Похлопав ящерку по твёрдому, как гранит, боку, гоблин внешне легко, ухватившись за выступ в седле, запрыгнул на неё, и протянул мне руку. Колебался я не долго. Всё-таки интерес посидеть на этакой исполинской рептилии перевесил страх перед ней, и, схватившись за крепкую руку гоблина и отбившись ногами от бока монстра, я оказался в седле, за спиной Их-руг-Ахта. Чуть перегнувшись через его край, посмотрел на землю, а, точнее, на расстояние от оной до меня. И постарался выключить вновь заработавший страх высоты. Лежебока действительно был большой…

Я молча смотрел на медленно ползущие вверх ворота и невольно задавался вопросом: а что, собственно, вообще происходит?

Видимо, в письме Учителя помимо прогулки на ящерке для частичного ознакомления было также учтён и выход за частокол, в открытое болото. Мысли, принадлежавшие Гул-аль-Дуку, вопили: за стеной — зло! за стеной — фу! за стену — ни ногой!

Но вот, на моих глазах седой гоблин, кряхтя и проклиная всё на свете, перекинув через плечо канат, что крепился к воротам, вспарывая ногами землю, целенаправленно шёл к вбитой в землю балке, оттягивая ворота вверх и открывая нам вид на безмолвную и устрашающую даже при дневном свете болотную рощу. Вспомнив подставу от Учителя в виде воздушного стража и рагхакка, я решил, что не при каких условиях никуда не полезу, пока не выясню, в чём подвох. А подвох есть — без него у старого шамана, похоже, не бывает.

Наплевав на страх перед высотой, я спрыгнул на землю и, отряхнувшись, обернулся к удивлённому моим поведением Их-руг-Ахту и скрестил руки на груди.

— В чём дело? — Решил первым нарушить молчание гоблин.

— Говори, что было в письме. — Коротко бросил я.

Зеленокожий скривился. Его гримаса явно выражала его мысли: «Ну вот за что мне всё это?! Почему он просто не мог молча делать что ему говорят?!». Ага, ха-ха три раза. Я не собака Павлова, чтобы вы могли безнаказанно надо мной эксперименты свои ставить, гобливнюки чёртовы!