Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга третья

— Поехали отсюда! — крикливый заскочил в седло. — Лошади бесятся!

Тот, что был с ружьём в руках, тоже сел верхом, но третий всё ещё пялился на пожар, прикрываясь рукой.

— Запрыгивай! — велели ему. — Чего встал?

Он словно и не услышал, вдруг натянул куртку на голову и бросился к пылающему дому.

— Моджахед! Серёга! — заорали ему. — Ты что?!

А тот достиг огненной стены, что–то схватил голой рукой и отпрянул назад. Куртка на голове вспыхнула и опала дымящимися лохмотьями.

В руке у него светился раскалённый самоковный гвоздь.

— На память, — сказал он, перекидывая добычу с ладони на ладонь. — Об отчем крове. Горячий…

— Ну ты даёшь! — восхищённо отозвались братья.

Красный гвоздь начал медленно буреть.

— Вы езжайте, — попросил парень, играя гвоздём. — Я побуду здесь ещё немного…

— А вот уж хрен тебе! — заявил крикливый. — Садись, поехали!

— Приду, честное слово! — клятвенно заверил тот. — Вдруг вернётся?

— Он не вернётся! Он ушёл насовсем!

— И сказал тебе вину искупить, — добавил тихий. — Так что поехали служить…

Парень содрал с себя остатки сгоревшей куртки, затушил тлеющие пятнышки на тельняшке и, не выпуская гвоздя из рук, запрыгнул коню на круп.

Лошади понесли их напрямую — в проран сгоревшего забора…

Молчун проводил их взглядом и встал. Притихшая было Гейша завертелась возле морды, вызывая на игру, однако, словно на клыки, наткнулась на его приглушённое рычание и отскочила.

За «шайбой», в месте уединённом, прикрытом от пожара и заснеженном, словно белая постель, волк наконец–то вновь уловил зовущий вкус жизни. Вскормленный собачьим молоком, впитавший вместе с ним преданное отношение к человеку и терпимое к псам, он, однако же, пренебрёг гулящей сукой. Ещё раз окрысился, утробно заворчал, отгоняя Гейшу, после чего потрусил к догорающему забору и воротам. Перепрыгнув через тлеющие головни, он миновал полосу слякотного снега и уставил нос в землю. Почти свежий след вожака стаи ровной строчкой тянул по белой дороге и скрывался за поворотом.

На этом повороте Молчун и обернулся, в последний раз глядя на догорающую вотчину. Дом развалился и лишь изредка выпускал протуберанцы пламени, дотлевал, высвечивая чёрный остов гостиницы и трактора среди почти ровного поля, где ещё недавно стояла база. Кормилица осталась на месте бывших ворот, опять подвязавшись платочком ушей, только сейчас по– старушечьи скорбным, и возле неё уже дрались кобели. Волк не пожалел ни о чём, ибо след вожака манил сильнее, заставляя трепетать вдруг ставшую бродячей душу. Вожак на этом месте тоже оглянулся и пошёл уже уверенней, крупным, напористым шагом, выбрасывая впереди себя снег с носков армейских ботинок.

Версты полторы он не сбавлял скорости, пока не начал часто останавливаться перед грязным логом и прислушиваться. А потом и вовсе свернул с дороги в лес, крадущимся волчьим шагом приблизился к краю лога и здесь постоял некоторое время. Ночной тягун навеял запах близкого присутствия людей, отчего Молчун прилёг и начал осторожно спускаться следом вожака в заросший мелким ельником, глубокий лог, где можно было спрятать всё, что угодно. Сначала на склоне ему попались несколько куч человеческого дерьма, укрытого снегом, — верно, люди здесь обитали не один день, скорее сидели в засаде и ждали добычу. Потом пустые бутылки из–под водки и воды, также выброшенные ещё до снегопада, и лишь на болотистом дне лога появились их первые свежие следы. Похоже, засада в срочном порядке и налегке бежала отсюда, оставив на месте тяжёлые бронежилеты, пластиковые коробки с сухпаем и сумки с аппаратурой. Цепочки следов то сбивались в тропу, то расходились, и тогда было видно, с какой скоростью могут бегать люди. Все часто падали, цепляясь за колодник и кочки, не разбирали пути и неслись прямо по воде с намокшим снегом. Молчун сопроводил их следы до угнетённого сосняка, где наткнулся на шипящий звук, исходящий из земли, сделал кружок и отыскал источник: на снегу валялась потерянная рация…

Он вернулся к месту засады, подхватил след вожака, пересёкший наискось лог, и скачками пошёл вверх. Вожак вернулся на дорогу и опять зашагал размашисто, без опаски, но через три поворота извилистого просёлка что–то насторожило его, вынудило затаиться на обочине под толстой лиственницей. И в тот же час донёсся запах стреляных гильз и едва уловимые следы автомобильного выхлопа. Однако вожак оставил укрытие и пошёл далее, прижимаясь к обочине, дабы не мелькать в дорожном просвете. Скорее всего, здесь была ещё одна засада, с меньшим количеством людей, которые и попытались остановить вожака. Он появился внезапно, и кто–то начал стрелять, скорее для острастки: пули исчиркали снег по бокам следа и оставили следы на деревьях много выше головы. Что произошло потом, тоже было понятно зверю, ибо два человека сидели пристёгнутыми, обнимая толстые сосны, а третий исчез вместе с вожаком и машиной. Далее дорогу прорезали только автомобильные покрышки…

Молчун прижал уши, приблизился к крайнему пленнику, и тот, верно озябший и заторможенный, вскочил, попытался спрятать нижнюю часть тела за дерево — не вышло. Забраться вверх тоже не удалось: наручники мешали.

— Волк! — закричал он и в тот же час стал уговаривать с гипнотическим тоном в голосе: — Не трогай, не приближайся, не смей. Проходи мимо. Я безоружен и безопасен…

Его товарищ, бывший в трёх саженях на другой обочине, тоже встал и молча, вмиг исчез за своим деревом — только голые руки в наручниках торчали, как семейка переросших опят. Волк отошёл от первого, обнюхал второго и отпрянул: от него понесло свежим дерьмом и мочой. Следы третьего тоже остались, похоже, вожак сначала катал его по снегу, затем посадил в машину. На дороге осталась его бронированная, воняющая потом сфера, подшлемник, патроны россыпью и в магазинах да обрывок чёрной кевларовой униформы. Молчун вынюхал след протекторов и дальше пошёл на махах, благо, что укрытый влажным снегом просёлок хорошо держал толчковые задние лапы.

Он бежал уже несколько суток подряд, пробираясь через леса, проскакивая открытые поля, луговины речки и железные дороги, за всё это время не съел ни куска мяса и пил только воду или хватал снег. Подобные странствия за последний год стали привычными для Молчуна, к тому же он легко проходил сквозь крупные посёлки и даже города, не опасаясь быть признанным за волка и ничуть не страшась людей. Даже позволял накормить себя или вовсе погладить. И напротив, огибал стороной мелкие, где народ был дошлый, наблюдательный, не принимал его за крупную бродячую собаку и мог встретить выстрелами. Старая рана, оставленная пулей гаишника, давно заросла, однако у волка остался особый нюх на милиционеров, особенно на дорогах. До сей поры он мстил искусно, даже изящно, ни разу не пролив и капли их крови, но ввергая в животный страх, который так или иначе сидел в каждом.