Ричард Бэккер - Великая Ордалия

Дул теплый ветер, напоённый духом влажной гнили, свидетельством жизни, вкусом колышущихся трав и листвы.

Там будет лучше.

— Что это?

— Вещи, — пробормотал он простору, раскинувшемуся перед ним, — просты.

— Безумие возрастает?

Обернувшись, он взглянул на мальчика.

— Да.

Он достал сотый камень из под пояса, которым была подвязана его туника.

— Это теперь твоё.

Мальчик, благословеннейшая из частей , с тревогой взирал на него. Он бы совсем отказался от промежутка меж ними, если бы мог.

Он не мог.

Выжившие стоят, а затем начинают бег. Он поражается тому волшебству, с помощью которого суставы сгибают конечности.

Крик, значение которого понятно даже животным.

Выжившему некуда бежать, ибо поверхность земли под его ногами кончается. Но он может прыгнуть … Да, это ему подходит.

Это по нему…

Как брошенный в зияющую пропасть свинцовый груз, падающий…

В самые пустые на свете руки.

Так быстро…

Проносятся мимо события, преображающие нас…

Так быстро.

Лицо, разрезанное, рассеченное на все выражения, на все лица.

Измученный взор, увлажнившиеся глаза.

Взгляд, обращенный на кого-то бегущего, как бежит сейчас он. Место, куда он может бесконечно стремиться, никогда его не достигнув…

Если не прыгнет .

Око постигло это, даже если женщине не удалось.

Ахкеймион видел тело дунианина примерно тридцатью локтями ниже, недвижимый клочок пропитавшейся алым кожи и ткани, распростершийся на битых камнях. Он задыхался. Это казалось невозможным…что существо столь пугающее….столь беспокоящее…может разбиться вот так вот запросто.

— Сейен милостивый! — вскричал он, отступая подальше от вызывающего дурноту края обрыва, — Я же говорил тебе. Я сказал тебе ничего ему не давать!

Мимара присела на колени рядом с краборуким мальчиком и, положив ладонь на его темя, прижала его ничего не выражавшее лицо к своей груди.

— Сказал кому ? — огрызнулась она, яростно зыркнув на него. Эта способность — сначала охаять и тут же продолжить утешать кого-либо, стала ныне проявлением её раздражающего дарования.

Старый волшебник в гневе и бешенстве сгреб в кулак свою бороду. Что же случилось? Когда эта испорченная девчонка, эта бродяжка , успела стать Пророчицей Бивня ?

Она начала раскачивать мальчика, продолжавшего безучастно взирать из ниоткуда в никуда.

Ахкеймион, тихо ругнувшись, отвернулся от её свирепого взора, понимая, с каким-то ужасом и внутренней дрожью, что тщетные попытки спорить с нею странным образом стали теперь столь же тщетными попытками спорить с Богом . Ему сейчас ничего не хотелось сильнее, чем воззвать к явственному противоречию между её нынешней скорбью по погибшему и тем, что она требовала от него всего несколько дней назад. Но всё, что он в действительности мог делать сейчас — так только закипать от злости…

И трястись.

Здравый смысл, как всегда, появился позднее. И с ним пришло удивление.

Око всегда было для него источником беспокойства — с тех самых пор, как он узнал о нём. Но теперь…

Теперь оно ужасало.

Речь шла о присущем ей знании . Он едва мог взглянуть на неё, чтобы не узреть в её взгляде факт своего проклятия, вялую опустошенность некой сущности, сокрушенной чувством вины и жалости к другому. Сравнивая её пренебрежение и смотрящую из её глаз истину, он понимал, что именно последнее в наибольшей степени лишало его мужества.

И ещё её суждению присуща была каменная недвижимость, бездонная убеждённость, которую он некогда приписал предстоящему материнству. Размышляя над этим, он пришел к выводу, что вместе с новообретенным страхом он обрёл также и некоторое преимущество. До того, как они добрались до Ишуаль, у него не было возможности оценить её поведение со стороны, и он, будучи вынужденным опираться лишь на собственное раздражение, позволял себе роскошь относить её непреклонность к обычному упрямству, или иному изъяну характера. Но то, с чем ему довелось столкнуться в последние несколько дней… Свершившееся безумие — ещё одно — дунианин, оказавшийся у них в попутчиках… лишь для того, чтобы расколоться, словно глиняный горшок, столкнувшийся со сталью Ока Судии… Дунианин! Сын самого Анасуримбора Келлхуса!

Око , сказал он ей, в холодной обречённости Кил-Ауджаса, взирающее с точки зрения Бога. Но он говорил всё это, не понимая подлинного значения слов.

Теперь же у него не было выбора. Он более не мог притворяться, считая себя не понимающим того, что каким-то непостижимым, безумным образом он — в буквальном смысле — путешествует рядом с Богом…с тем самым Суждением, что зрит его проклятие . Отныне, знал он, его на каждом шагу будет преследовать тень определённой ему кары.

— Знаешь ли ты почему? — спросил он Мимару после того, как они вновь начали спускаться, ведя за собой спотыкающегося, безмолвного мальчика.

— Почему он убил себя? — переспросила она, то ли притворяясь, что подыскивает место, куда ступить, то ли на самом деле испытывая подобные затруднения. Дитя, что она носила, ныне действительно сделало её огромной и неуклюжей, так что, невзирая даже на кирри, каждый шаг, особенно на спуске, давался ей нелегко.

Старый волшебник пробурчал что-то, долженствующее обозначать «да».

— Потому что этого потребовал Бог, — предположила она, спустя несколько мгновений, наполненных не столько размышлениями, сколько пыхтящими попытками спустится ещё на один шаг.

— Нет, — произнес он, — какие у него самого были на то причины?

Мимара, мельком взглянув на него, пожала плечами?

— А это имеет значение?

— Куда мы идём? — прервал их мальчик откуда-то сверху и сзади. Его шейский был слегка искажен картавым айнонским выговором, вечно сквозившим в речах Мимары.

— Туда, — кивнув в сторону севера, ответил пораженный колдун, задаваясь вопросом — что же на самом деле чувствовал сейчас этот дунианский ребенок, всего несколько страж назад ставший свидетелем гибели своего отца?

— Мир идёт прахом в той стороне, мальчик…

Последнее произнесённое слово повисло в воздухе, в то время как он пораженно уставился на что-то.

Мимара проследила за его хмурым взглядом до самой лазурной дымки, застилавшей горизонт.

Все трое застыли, осматриваясь в оцепенелом замешательстве. Леса Куниюрии вдруг отмело прочь от смятой, словно линия лишенных зубов дёсен, гряды Демуа — всю их зелень, намазанную поверх древней, нехоженой черноты. Минуло несколько сердцебиений, прежде чем Ахкеймион, чертыхаясь и проклиная подводящее его зрение, наворожил чародейскую Линзу. И тогда они увидели это — невозможность проступающую сквозь невозможность. Огромный шлейф, извергающий свои косматые внутренности наружу и вверх— выше, чем доставали вершины гор или дерзали проплывать облака…