Галина Романова - Дороги богов

Но разглядывать я его не стал, а вместо этого поскакал в детинец Нового Города.

По сравнению с Ладогой это был неприметный городок, где многое еще строилось. Скорее всего, князь, когда пришел сюда, поставил заставу, населив ее семьями своих кметей и бояр, а также пришлыми ремесленниками и поселянами, жившими тут от века. Он подновил старый городец, соединив его с новым.

Тут тоже кипел торг — но какой-то робкий. Богатая, обильная Ладога перехватывала почти всех торговых гостей, и на долю Нового Города оставались те, кому из-за лени, медлительности или плохого качества товара не досталось места в стольном граде. Они шли на веслах вверх по течению, чтобы сбыть залежалый товар здесь.

Я шел по торгу, ведя в поводу усталого коня, и у всех выспрашивал про князя Гостомысла. Люди были так удивлены моему чужому виду и моему явному любопытству, что, показывая мне дорогу, они тут же бросались делиться новостью с соседями, так что о том, что какой-то чужеземец ищет их старейшину — так они именовали Гостомысла, — вмиг стало известно половине города.

У ворот княжьего терема меня встретили двое воевод. Кто-то из местных жителей забежал вперед упредить их, и меня узнали.

— Ты ищешь нашего князя? — спросил меня тот, что постарше. По богатой броне и хорошему оружию я признал в нем боярина — так в Гардарике зовут лучших воинов, ближних советников князя и зачастую его охранников.

— Я. У меня к нему слово.

— Откуда ты?

— Сам я лютич. Приехал сюда по обету, данному другу, и сперва заехал в Ладогу, попав к князю Будимиру, — ответил я.

Воеводы переглянулись, словно решая, допускать меня до Гостомысла или нет.

— Князь Будимир задумал худое, — сообщил я в надежде, что это заставит их действовать быстрее. — Ваш князь должен это знать!

— Старейшина Гостомысл стар и болен, он готовится покинуть этот мир, — качнул головой старший. — Пройди на двор, лютич, и пожди его решения.

Меня проводили в княжеский терем и оставили в гриднице, подобной той, на заставе у Ладоги. Только эта была срублена из свежего, еще пахнущего лесом дерева, была чище, просторнее и дышалось в ней как-то легче и покойнее. Девушка в светлой льняной рубахе с длинной, ниже пояса, косой принесла мне стоялого меда и, дождавшись, пока я выпью, убежала.

Старший воевода появился снова чуть позже. Встав в дверях, он сделал приглашающий жест:

— Старейшина Гостомысл будет говорить с тобой, лютич. Иди за мной!

Стараясь ступать как можно осторожнее, — ведь меня упредили, что князь стар и болен, — я прошел в чистую горницу, в которую через открытое окошко врывался свежий воздух с Волхова. Покрикивали чайки, залетавшие с Ильмера или, по-здешнему, Ильмень-озера.

В горнице было жарко натоплено, несмотря на почти летнее тепло снаружи. На широком ложе, покрытом меховым пологом, приподнявшись, лежал когда-то высокий сухощавый старец. На вид он провожал уже седьмой десяток зим. Длинная, совершенно белая борода его лежала поверх полога, как и грубоватые, жилистые руки. Он был в чистой белой рубахе. Видневшуюся из разреза темную шею охватывали тускло блестящая гривна и шнурок оберега. Когда я вошел и отдал поклон, старец повернул ко мне голову.

— Откуда ты и кто будешь, внуче? — прозвучал его слабый, смиренный голос.

Я склонился ниже. Почему-то подумалось, что скрывать свое происхождение перед этим стариком я не имею права.

— Мать моя была из племени лютичей, а отцом был… — Я замялся — слишком уж много выпало мне пережить после того, как я оставил мать. — Отца своего я не знаю. Когда-то давно жил я среди викингов, но потом судьба позволила мне вернуться на родину матери. Дома зовут меня Тополем, сыном Волка.

Гостомысл некоторое время молчал, глядя вдаль выцветшими светло-серыми глазами. Потом указал на лавку подле своего ложа.

— Расскажи, что привело тебя сюда, Тополь? — попросил он тихо. — Мне передали, что ты побывал в Ладоге?.. Какие оттуда исходят вести? Что Будита?

— Князь Будимир, — я присел, — ныне собирается пойти войной на город Изборск, на тамошних князей… Он еще что-то говорил про Белоозеро и его князя Вадима…

— Расскажи все, — со вздохом попросил Гостомысл.

Что я мог тогда поведать? Я виделся-то с князем Будимиром всего день и не успел узнать его. Но старый Гостомысл, видимо, отлично изведал нрав внука. В продолжение моего короткого рассказа он не издал ни звука — только слабо хмурились лохматые брови.

— Единственным князем всей земли хочет стать, — прошептал он, когда я остановился. — Ох, тяжеленько мне!.. Не ты ведь первый про него мне доносишь худые вести! — Он с усилием повернул ко мне голову. — Вот ты про князя Вадима поминал… Они вместях викингов по весне выгнали с земли нашей… Боги победу им даровали. Тогда вся земля, как один, поднялась. Если бы ты мог видеть, как они текли прочь, лиходеи!..

Я невольно вздрогнул — когда-то и я был викингом. И там, среди убитых или позорно бежавших, мог быть мой старший брат по отцу, Торвальд Эрикссон…

Старый князь сердцем почуял мою боль. Приподнявшись, он вгляделся в мое лицо.

— Что на сердце твоем, отроче? — требовательно-осторожно вопросил он. — Что ты затуманился? Аль был кто среди тех ворогов тебе близкий?

Он догадался! После этого отпираться было бесполезно.

— Я был викингом… по рождению, — признался я. — Но уж несколько лет как покинул север и живу в лесах близ Невриды. Там мой новый дом…

— Бежал, значит, от хозяев?

У славян, как я знал, были холопы — знать имела работных людей, которые зачастую сами продавали себя за плату и должны были отработать для заимодавца одолженное. Случалось, что и чужеземца, взятого в бою в полон, ждала такая же участь. Но вот каковы их законы и что говорят они о беглых рабах — то мне не было ведомо.

— Не от хозяев, — ответил я и в оправдание себя в который раз взялся рассказывать свою историю.

Гостомысл заинтересовался моими словами настолько, что не дослушал до конца.

— Как бишь звали того бодрича, что с тобой ратился? — перебил он меня.

— Рюриком, помнится. — Меня чуть не передернуло от воспоминаний. Интересно, держит ли он на меня еще зло? Ведь я мог считаться кровником за его дядю, а славяне-бодричи долго не забывают обид.

— Говоришь, что наречие его ты хорошо разумел?.. Вроде как по-славянски он говорил? — Гостомысл смотрел, казалось, в себя, уйдя в какие-то свои воспоминания.

— Я понять его мог.

— И отца его звали?..

— Я узником туда попал, мне не до того было, — честно ответил я.

Старый князь заметно опечалился, и тут память неожиданно пришла мне на помощь. Как наяву, увидел я прищуренные глаза Рюрика и услышал его голос — сквозь зубы цедил он горькую повесть о смерти своего отца и гибели родного города.