Галина Романова - Дороги богов

Вот оно что! Я чуть не вскрикнул. Выходило, что тот рыжий ярл, который чудом не прибил меня три года назад на могильном кургане своего наставника, внук Гостомысла?

— Жили они в северной земле, но потом покинул зять мой с семьею те пределы и долгое время не ведал никто, что с ними сталось… До тех пор, пока не привели боги сюда бодрича Тополя, сына Волка. Он привез мне весть о моих внуках… Вы просили меня назвать своего преемника, того, кто продолжит мое дело. Так я по промыслу богов, самих пославших мне весть, избрал Рюрика Годославича, Умилы моей старшего сына. Наслышаны мы издавна о бодричах, нашего, славянского, языка людях, о законах, что правят ими. Мыслю, что лишь Рюрик Годославич и способен будет рядить землю и рассудит нас с Будимиром по справедливости. И приказываю вам, покуда есть еще в груди моей дыхание жизни, дать ответ — любо ли вам мое слово?

Воеводы и бояре-советники переглянулись. Старшим среди них был, несомненно, тот самый Доброгаст. Все поглядывали на него с немыми вопросами во взгляде — как ты скажешь, так и будет. И первым, перешептавшись с двумя-тремя воеводами, заговорил он:

— Согласны мы повиноваться слову твоему, княже! Пусть будет…

— Пусть, пусть будет, — закивали, вторя, остальные.

— Запиши, Нелюб, — простер руку к старику с писалом Гостомысл, — что порешили мы советом звать на Русь князя бодричского Рюрика, ибо земля наша обильна и велика, а наряда в ней нету. Да пусть приидет и вершит суд и оберегает уделы наши, ибо рода он княжьего по отцу и матери, витязь добрый и власти достоин!..

Я застыл столбом, не веря своим ушам. Гостомысл еще что-то говорил, указывая на то, что Рюрик подходит лучше, чем кто иной, — он иноземец и наверняка потребует их помощи и совета в деле управления страной, что он здесь будет чужим, поскольку по отцу он бодрич. Здесь не будет у него ничего своего, и он станет править Гардарикой так, как мечтал Гостомысл, — сердце его будет болеть обо всей земле, не деля край на ближнее и дальнее. Славянин по крови, Рюрик мог взять власть и удержать ее хитростью или силой…

Князь говорил, а мне слышались похоронные причитания. Я словно раздвоился — одна часть меня стояла здесь, у ложа умирающего старейшины, а другая воротилась на поляну, где когда-то состоялся Суд богов. И в ушах моих разноголосицей звучали и речи Гостомысла и гневные слова богини Девоны: «У сына Буривоя теперь нет прямых потомков, а те, на кого не пал твой карающий меч, вцепятся в опустевший без власти край и разметут его на клочки. Погибнет, не родившись, целая страна!.. Никому не дано своей волей вершить судьбы мира!»

Да, боги зорко следят за исполнением их воли и карают за преступления без жалости. Но они не могут ошибаться, играя на чувствах смертных, послушных их воле. И в том, что случилось, была вина не только Ворона — ведь семена раздора были посеяны еще до его рождения, ведь он оказался изгнанником тоже в результате усобицы, уже разгоревшейся между его предками. Он был карающим мечом в руках богов. Месть свершилась и…

Тут меня пронзил ужас.

Ворон, сам того не подозревая, был избран богами для свершения мести. Он потому и встал на Дорогу богов, что им нужен был кто-то, кто покарает потомков древних князей, сыновей Волха Славеновича, за нелюбие и братоубийство. За первой усобицей должна была последовать вторая и третья. Порой боги давали князьям роздых в надежде, что уцелевшие одумаются, но всякий раз с огорчением видели, что уроки пропали даром. Ведь, подумалось мне, и нападение викингов, о котором я слышал и которое подвигло меня на путь, тоже могло быть подстроено ими в надежде образумить враждующих родичей-князей. Но никто из них не внял предостережениям — и вот появился я. Появился, чтобы сыграть роль посланца богов и надоумить умирающего Гостомысла на мысль привести на Русь князя из чужих земель. Высшая кара, которую могли придумать Светлые! И покарать неслухов должен был я…

Я и Ворон. Мы оба стояли на Дороге богов, мы оба были карающим орудием в руках Светлых богов. Но он перестал быть нужен им, и они допустили его смерть. Теперь очередь была… за мной? Ведь судьбы наши были схожи! И Ворон говорил, что боги никому не позволяют сходить со своей Дороги живыми… Значит, Суд богов в тот далекий день свершился и надо мной тоже!

Если бы я только знал, насколько близок к истине, как скоро мне предстоит убедиться в правильности моих предположений!

На другой день поутру меня нашел сам воевода Доброгаст.

— Князь-старейшина повелел мне найти тебя, Тополь-лютич, — сразу заговорил он. — Ему с утра нездоровится — видать, до лета не дотянет… Но он приказал, чтобы я расспросил тебя о том городе, где ты виделся с Рюриком Годославичем, внуком его. Днями туда уйдут лучшие наши мужи звать нового князя на Русь. Ты волен отправиться с нами и проводить до города либо поведать мне дорогу туда.

Меньше всего на свете я хотел встречаться с Рюриком, опасаясь, что он вспомнит меня. Кроме того, во мне вдруг проснулась надежда: а что, если Гостомысл ошибся и это не тот Рюрик? Ведь если я указал ему на чужого по крови ярла, это выяснится в конце пути, и тогда мне придется несладко.

Я выбрал второе и как мог подробнее описал боярину Доброгасту путь до Рюрика.

В тот же день, отпросившись, я покинул Новый Город.

Выехав за ворота, я приостановился. Передо мной лежал путь домой — в Дикие Леса в землях, которые никогда не будут открыты для простых смертных, в землях, где живут боги и те, кто им служит.

Местность плавно понижалась к устью реки Волхов — как я помнил из рассказов Ворона, назвали ее по имени старшего сына первого князя этих земель Славена, Волха Славеновича. Он основал было здесь городец, в который ныне переселился старейшина Гостомысл, и, обновив его, стал звать Новым Городом. Был Волх Славенович колдуном и оборотнем, перекидывался огромным чешуйчатым змеем, залегал на дне Волхова и караулил лодьи с товарами. Люди откупались, бросая в воду когда часть добра, а когда и человека. Чтобы умилостивить вечно недовольного бога, жители городца построили в устье на полуострове святилище богу Коркоделу, где приносили ему жертвы. Но прошло время — и уже при правнуке его внуков, Буривое, отце Гостомысла, в святилище поселился новый бог. Я имени его не знал тогда — а жаль! Кто же ведал, что все может круто перемениться!..

Но тогда я просто ехал торной дорогой от пристани-торжища Нового Города к встающему впереди лесу, постепенно удаляясь от берега Ильмень-озера. Я еще видел полуостров и смутно различал на его перешейке частокол капища, мог разглядеть и еще один городец на берегу озера. Вокруг них лес отступал, оставляя по себе пятна пастбищ и пашен. А впереди меня ждала чаща, к которой я успел привыкнуть.