Р Скотт Бэккер - Великая Ордалия

Псатма Наннафери, рассевшаяся на своей кушетке, взглянула на него без интереса или удивления, а затем вновь обернулась к своему пленённому похитителю.

— Нечто было начертано, — насмехалась она, — но начертано не для тебя!

— Посланник? — осведомился Фанайял голосом столь же безжизненным как и выражение его лица.

— Я-я, — запинаясь, пробормотал Маловеби, — позабыл свой, ээ… — он моргнул, глотая слюну, — свой хлеб.

— Скажи ему, богохульник! — зашлась хохотом ятверская ведьма, — Поделись с ним знанием, как одна проклятая душа с другой.

Маловеби не имел ни малейшего понятия о том, что тут случилось, догадываясь лишь, что это как-то связано с ним.

— Я… эээ..

Но Фанайял лишь бросил на женщину ещё один бешеный взгляд.

— Не это! Ты не сможешь забрать у меня это!

Она наклонилась вперед, опершись одной рукой на колено, и плюнула на награбленные падираджей бесценные ковры.

— Палец не может украсть у руки. Я стою слишком близко, одесную Матери, чтобы забрать то, чем она одарила.

Падираджа провел рукой по лицу и дважды быстро моргнул.

— Я знаю то, что знаю, — проскрежетал он, с натугой поднимая стойку со своей кольчугой из груды беспорядочно раскиданного в сумраке роскошного барахла. — Знаю что нужно сделать!

— Ничего ты не знаешь! — прокаркала Псатма, — И чуешь это, словно гнойник в своём сердце!

— Заткнись, сумасшедшая баба!

— Скажи ему! — заклинала она ошеломленного чародея Мбимаю, — Поведай о том, что он знает и так!

— Заткнись! Замолчи!

Псатма Наннафери завизжала от смеха, исполненного омерзительного соблазна и напоенного древней гнилью.

— Скажи ему, что Матерь содеяла это! Что его Чудо — работа языческого демона!

— Фан именует тво..!

— Фан? — неверие в её голосе было столь очевидным, столь абсолютным, что её чувственное контральто, казалось, оттеснило прочь все прочие звуки. — Фан просто обманщик. Фан это то, что случается, когда философы начинают поклонятся собственным бредням!

Фанайял с искаженным яростью лицом нависал над ней, его усы болтались поверх ощеренных зубов, он занес готовую разить руку.

— Од-од-одинокий Бог! — проревел падираджа. — Это его рук дело!

— Ага. Только слегка рас-рас-распиленного! — насмехалась она, издевательски хихикая.

— Я сейчас ударю тебя!

— Так ударь! — вскричала она, голос её загремел так, что кожа посланника покрылась мурашками. — Ударь и услышишь как я запою! Пусть все твои родичи узнают, что стены Момемна обрушил Бог Бивня! Бог идолопоклонников!

Она уже успела вскочить и теперь, бурля гневом и выплескивая всё своё нутряное отвращение теми мерзостями, что ей пришлось засвидетельствовать и вынести, мерила шагами шатер.

— И что же? Как вы, треклятые богохульники, Её называете? Брюхатой? Ты зовешь Её Брюхатой! Святотатство! И от кого? От такой порочной, ублюдочной твари как ты — грязного насильника, поганящего жен и детей! Убийцы и вора! Отравленного жаждой ненависти! Ты? Ты смеешь называть нашу Матерь демоном? Нечистым духом?

Её глаза округлились от ярости, она простерла руки ко всем опрокинутым, раскиданным и разломанным свидетельствам грабежа. Рычание, казалось, прорвалось сквозь землю у них под ногами.

— Она! Поглотит! Тебя!

Даже Фанайял прикрылся ладонями от её бешеной злобы, ибо эта свирепая ярость явно была не от Мира сего.

— Ложь, — воскликнул он, но в голосе его слышалось осознание горькой истины, — Это принадлежит лишь мне! Мне!

Псатма Наннефери вновь зашлась приступом адского хохота.

— Твоё Чудо? — выла и бушевала она, — Ты и правда думаешь что Матерь — Брюхатая! — поразила бы свою собственную землю ради кого-то вроде тебя или даже ради всего твоего ущербного народа? Гонимого в этой жизни и проклятого в следующей?

Древняя дева вновь харкнула на пол и топнула ногой.

— Ты столь же ничтожен, сколь проклят. Ты лишь растопка для большего, намного большего пламени!

— Неет! — завопил падираджа, — Я Избран!

— Дааа! — вопила и топала ногами жрица, — Избран, чтобы валять дурака!

— Сын Каскамандри! — прогремел Маловеби, увидев, что Фанайял схватился за рукоять своего ятагана. Падираджа, наполовину обнажив клинок, застыл, ссутулившись как обезьяна и бешено хрипя.

— Она неспроста подзуживает тебя, — молвил Маловеби размеренно дыша.

— Ба! — рявкнула Наннафери, презрительно усмехаясь, — Дошло, наконец. Да попросту, все мы уже мертвы.

Слова, брошенные как объедки с королевского стола жалким нищим.

Они оба застыли, пораженные гнетущим предчувствием, столь ужасающим был её голос, прозвучавший так, словно всё это уже не имело никакого значения…

Потому что они уже были мертвы?

Маловеби помедлил мгновение, осыпая проклятиями коварство и вероломство этого подлеца Ликаро. А затем, сглотнув, осторожно спросил:

— О чем это ты?

Ятверская ведьма безмятежно взирала на него сверкающими очами.

— Ты поразишься собственной слепоте, зеумец. — Произнесли её губы. — О, как ты будешь раскаиваться и бранить себя.

И тогда чародей Мбимаю ощутил это… жалость, сострадание Матери, её любовь к слабой душе, что так сильно сбилась с пути, что так жестоко заблуждается. И осознал, что всё это время считал злом (даже если не осмеливался напрямую об этом помыслить) лишь Её ужасающий гнев… кошмарную тень Её возмездия.

А затем Маловеби ощутил нечто иное…. поступь подлинного Зла.

Оно явилось к ним из ниоткуда… пятно души, что сама прокляла себя. Колдовская Метка…

Более глубокая, пропитанная б ольшими богохульствами, чем любая другая, что ему довелось чуять прежде.

— Она права, — прокричал Маловеби измученному терзаниями падирадже. — Мой господин! Твоя хора! Скоре…!

Слово, произнесенное где-то внутри его головы…

И дальняя от входа часть гарема, где Маловеби чувствовал лежащую в сундуке хору, взорвалась. Награбленные сокровища выдуло наружу как мусор. Толчок поверг и Фанайяла и Наннафери на колени — и женщина, опрокинувшись на спину, покатилась в припадке радостного хохота. Шатер шатался и гремел. Невозможная песнь, сокрытая от мирского взора, пронзала Сущее.

Маловеби бездумно нашарил в своей мантии Эрзу амулет в виде железной чаши. Ледяной ужас рвал когтями его внутренности.

— Фанайял, — прокричал он, — Скорее ко мне!

А затем его мысли сплелись запутанным узлом, он и уже воспевал монотонный речитатив, заполняя сознание помышлениями, ему противоположными. Творил священную и кощунственную Песнь Исвы. Он увидел как падираджа отчаянно ринулся к нему, только чтобы споткнуться о выставленную Наннафери ногу. Фанайял тяжело рухнул, растянувшись на алых коврах, расшитых золотыми узорами в виде райских кущ. Маловеби был слишком хорошо обучен, чтобы колебаться: Чаша Муззи раскрылась над ним сияющим бастионом, призрачная Аналогия амулета, что он сжимал в своей левой руке…