Р Скотт Бэккер - Великая Ордалия

— Даже если бы я мог это сделать, — наконец резко возразил Маловеби, — понадобились бы месяцы для…

Земля начала вдруг разъезжаться, как брошенные на воду доски.

Фанайял упал к нему на колени, а потом посланник Зеума, на пару с падираджой, опрокинулись назад, рухнув на землю одной брыкающейся кучей.

Мир превратился в колышущееся безумие и всё же Псатма Наннафери каким-то образом умудрилась встать.

— Дааа! — завопила она, перекрикивая поднявшийся грохот. — Твои дети слышат твой голос, о Матерь!

Шатер шатался, повиснув на стонущей арке. Кричащая коллекция награбленных трофеев и роскошной мебели кренилась и раскачивалась подобно пляшущим Трясунам. Хрупкие вещи ломались со скрипом и треском.

Ятверская ведьма выла от хохота, издавая сладострастные вопли. — Да! Даааа!

А затем всё кончилось, сменившись сверхъестественной неподвижностью земли у них под ногами.

Падираджа позволил себе любезность подняться с зеумского колдуна. Хор голосящих криков поднимался снаружи — сотни мужских глоток ревели и орали всё громче…

Фанайял успел вскочить и выбраться сквозь полы шатра наружу ещё до того как Маловеби разобрался где его руки, а где ноги. Посланник потратил ещё несколько мгновений, чтобы окончательно придти в себя и привести в порядок свои затейливые одеяния Эрзу. Наннафери, крутясь и выгибаясь, плясала на валяющейся грудами роскошной обстановке гарема…

— Узри же! — взывала она из сумрака разгромленного шатра. — Узри, что должно!

Он устремился прочь от её восторженного экстаза, оказавшись, мигая и щурясь, прямо под лучами слепящего солнца. Сборище сбитых с толку фанимских воинов заполняло лагерь.

— Тихо! — орал Фанайял, расталкивая людей и пытаясь вслушаться в происходящее за гребнями северных холмов. Он вновь простер руку — Тихо!

Падираджа повернулся к стоявшему рядом кианскому гранду Омирджи.

— Что ты слышишь?

Он воззрился на Маловеби, а затем перевел бешеный взгляд на всех остальных.

— Что они кричат? Что…?

Само Творение, казалось, затаило дыхание, вслушиваясь. Маловеби слышал отдаленный хор голосов, но в ушах его всё ещё стоял звон от грохота землетрясения — не говоря уж о безумных воплях ведьмы ятверианского культа.

— Стены… — ахнул безымянный юный воин, его хмурая сосредоточенность на глазах превращалась в радостное изумление, — они кричат, что обрушились стены!

Маловеби наблюдал за тем как до многострадального сына Караскамандри дошел смысл этих слов, узрел как лицо его преобразилось, охваченное столь могучими страстями, что они сокрушили бы большинство прочих душ…

Увидел его беззвучный вопль…

— Бог! — дрожа всем телом прохрипел он, — Одинокий Бог!

Но возглас его казался слишком явно наполненным чувством, напоенным чем-то чересчур человеческим, свидетельствующим о чем угодно, но не о святости.

Крики и возгласы, доносившиеся из-за гребня холма, пронзали наступившую благоговейную тишину. Ятаганы вспыхнули в сиянии утреннего солнца.

— К оружию! — с внезапной дикостью в голосе заревел падираджа. — К оружию! Сегодня мы станем бессмертными!

И весь мир превратился в крики и ощетинившийся смертоносным железом натиск.

Его оскал ожесточился, Фанайял, обернувшись, схватил Маловеби за плечо и яростно крикнул ему:

— Оставь себе свои проклятые корабли, богохульник!

Затем он скрылся в недрах шатра, чтобы забрать оттуда своё оружие и доспехи.

Благословенная императрица Трех Морей обошлась без церемоний и предложила генералу Искаулу проследовать за ней в пределы Мантии, где они могли бы увидеть город и обсудить как ему лучше организовать оборону столицы. Генерал выглядел именно так, как и должен был выглядеть один из знатных норсирайских дворян — фигура героя, длинные светлые волосы с благородной сединой, могучая челюсть и столь же могучий акцент. Но манеру его речи скорее можно было счесть свойственной ученому, а не галеотскому военному вождю: что и понятно, поскольку Искаул славился в армии Империи как офицер в равной мере способный и тщательно спланировать кампанию, и держать в уме все необходимые расчеты, всегда зная какие именно ресурсы находятся в его распоряжении. Он начал с бесконечных вопросов.

С помощью Финерсы и Саксилласа она сумела пережить сие тяжкое испытание. Но, в отсутствие Телиопы, каждый из присутствующих не сумел дать исчерпывающих ответов. Более того, некоторые из вопросов, например о количестве бельевых веревок в городе (как выяснилось позже для лошадиной упряжи), попросту вызвали недоверчивый смех. Беседа была наполнена легким весельем и взаимным уважением и Эсменет, в конце концов, воскликнула:

— И как могло так случится, что мой муж ни разу не вызывал тебя сюда?

— Это потому, что я следую за полем битвы, ваше великолепие, — ответил генерал, — просто в этот раз поле само явилось сюда.

Его красноречие заставило её обратить взор к сумрачным хитросплетениям и лабиринтам Момемна. И у неё, как это часто случалось, засосало под ложечкой от всех тех высот и далей, что лежали между ней и её народом…

Земля заколыхалась, словно одеяло. Вновь и вновь. Всё Сущее приподнялось и содрогнулось.

Она оказалась единственной, кто устоял на ногах.

Задняя терраса ходила ходуном, как корабельная палуба во время шторма, только, в отличие от корабля, эти толчки не смягчались водой.

Она стояла… а весь мир вокруг неё сотрясался.

Земля, казалось, подпрыгнула, ударив её по подошвам сандалий, но императрица продолжала стоять, словно привязанная и поддерживаемая какими-то незримыми нитями. Несмотря на всё своё самообладание, генерал Искаул шлёпнулся на зад, словно ещё только учащийся ходить карапуз. Финерса рухнул на колени, а затем ударился лицом, попытавшись опереться на руку, которой у него больше не было. Саксиллас, её экзальт-капитан, хотел поддержать свою императрицу, но промахнулся и свалился ей под ноги…

Она видела, что там, внизу, целые улицы её города рушатся, объятые дымом; отдаленные здания и постройки, чьи очертания были ей так хорошо знакомы — вроде Башни Зика — складывались сами в себя, превращаясь в облака пыли и рассыпающиеся по склонам, крушащие городские кварталы, обломки. Впоследствии, она едва сможет осознать, что всё увиденное ей, вся монументальность свершившейся катастрофы, может быть отнесена на счет одного-единственного смертного. Ныне же, хотя Эсменет и довелось лицезреть наиболее ужасающий катаклизм из всех виденных ею когда-либо, внезапно пришло понимание, что он лишь предвещает куда большие бедствия…